Степь до самого горизонта была ровная, как море в спокойную погоду. Ровная и безлюдная. Дышалось легко и привольно. Колыхались побеги ковыля, порой среди трав вспыхивали яркие алые маки. А сами травы были высотой по грудь, так что Малфриде приходилось идти, раздвигая руками спутанные побеги. Земля пружинила под ногами. Была она мягкой и податливой, никогда не знавшей плуга. Один раз Малфрида прошла недалеко от стада туров. Длиннорогие быки с горбатыми холками подняли головы и проводили путницу недоверчивыми взглядами.
Ближе к вечеру Малфрида набрела на текущую по степи мелкую речушку. Чистая вода журчала по камням. Она была сладкой и непередаваемо вкусной. А тут и стайка мелких перепелов с трескотанием вспорхнула из-под ног. Малфрида легко сбила их заклятьем – они посыпались в траву, будто горох. Как раз кстати. Наломав тростника на берегу, она стала готовить себе еду. Выпотрошила сбитую птицу, прямо в перьях обмазала тушки речной глиной. На костре они скоро зажарились в собственном соку, только соли не было.
Подкрепившись, Малфрида решила идти дальше, несмотря на ночь. Двинулась по залитым лунным светом просторам, определяя направление по звездам. Блистающий в вышине Большой Воз, от которого легко было определить путеводную звезду Квочку,[54] указывал ей направление.
Ночь сменилась утром, вновь палило солнце, затем опять приходила темнота. Ведьма шла с короткими остановками несколько суток. Обычный человек давно свалился бы от усталости, в ней же бродили неистощимые силы. Иногда в ночи, когда воздух был особенно чист и легок, она делала легкие рывки и проносилась над ковыльными метелками. Однако силу на это особенно тратить не хотелось. Когда, наконец, поняла, что следует передохнуть, легла прямо на траву, оградив себя невидимым колдовским барьером. Глядела на звезды вверху, размышляла. Порой вспоминала кое-что из прошлого: как жила у древлянских волхвов, как они ее обучали, помогали получить силу. На память пришел молодой ведун Малк, который любил ее, но скоро надоел. Вспомнила, как оставила его и ушла к князю Игорю.[55] Много было такого, что припоминалось. Безлюдье и одиночество пробуждали в ее памяти эти образы из прошлого. Но было и нечто, чего ведьма никак не могла припомнить. Так, она совсем не помнила своего детства. Словно невидимая стена закрывала его от нее, и это было странным.
Постепенно местность изменилась. Меньше стало ковыльных метелок, больше разнотравья. Степь была похожа на шкуру гигантского животного. Нагретая за день ясным солнцем, она и к ночи источала тепло. Только небо в вышине отдавало холодом, луна шла на убыль, как волчьи глаза, мерцали звезды. И постепенно радостное возбуждение, наполнявшее ведьму, сменилось легкой, как туман, тоской. На таком просторе начинаешь чувствовать себя не то чтобы одинокой… какой-то незначительной. Даже пьянящая поначалу собственная мощь уже не так тешила. К чему она, если не ведаешь, куда ее приложить? Да и человеческое нутро чародейки начинало тосковать. От скуки она иногда пускала с ладоней огонь. Травы разгорались легко и красиво, но Малфрида быстро их гасила, наслав легкий дождик. Неинтересно. Силу надо использовать с умом, а не от безделья.
К вечеру очередного дня она вышла на проторенную в степи тропу. Впереди легкой волнистой грядой обрисовались уходившие к горизонту холмы. Трава здесь уже не была такой густой. Малфрида обогнула небольшую возвышенность и увидела светлый камень, прикрывающий горло колодца.
Камень-крышка был совсем не маленьким. Впору двоим-троим сдвигать. Но Малфрида справилась сама. Внизу, в узком отверстии из обмазанных глиной камней, блеснула вода, отразив дневной свет. Глубоко, но не для ведьмы. Она позвала воду, и та так и хлюпнула в ее сложенные ковшиком ладони. Малфрида повторила это несколько раз, пока не напилась вдосталь, обмыла грязное потное лицо и грудь. Она все еще стояла, затягивая тесемки рубахи, когда ее внимание привлек какой-то гул. Но он не встревожил ее, ибо она не впервые видела этих носящихся по степным просторам диких лошадей тарпанов. Вот и сейчас молча наблюдала, как они несутся вскачь через гребень холма, – серые, черногривые, с темными полосами вдоль хребта. Потом поняла – лошадок что-то вспугнуло. Может быть, волк?
Когда так несется табун – впору ограждение поставить. Малфрида едва успела оградить себя невидимым барьером, как кони налетели на него, заржали, столкнувшись с негаданным препятствием. Несколько из них даже полетело через голову, потом поднялось, тряся длинными мордами, и снова понеслось за табуном. Земля вокруг гудела.
И тут Малфрида услышала крики людей, а затем разглядела гнавших табун всадников. Это были печенеги. С десяток, не более. Скакали, визжали пронзительно, крутили над головами волосяные арканы. Некоторые пронеслись мимо, продолжая преследование, но трое сдержали бег коней, натянули поводья. Их внимание привлекла длинноволосая одинокая девица у колодца. Сгруппировавшись, они затрусили в ее сторону. Переговариваясь, пожимая плечами, недоумевали, как это пешая девица одна могла оказаться тут. Малфрида их понимала. Бродя по степи, она догадалась, отчего это пленные не бегут от кочевников, хотя за ними никто особенно и не приглядывает. Обычному путнику, если он один, в степи гибель. Но она-то не была обычной. Потому и не боялась степняков.
Они подъехали совсем близко. На двоих были черные войлочные колпаки, на третьем, видимо главном, – обшитая лисой шапка. Грязные, в обтрепанных стеганых халатах. Но вот кони их выглядели богато, посеребренная сбруя звенела многочисленными бляшками.
Малфрида глядела на них, опершись локтем о край кладки колодца. Никакого испуга не выказывала, и это озадачило печенегов. Они даже огляделись по сторонам – нет ли поблизости еще кого, – но, кроме пыли, поднятой умчавшимся табуном, ничего не увидели.
Печенег в лисьей шапке спросил на ломаном славянском:
– Ты рус?
– Древлянка.
Они переглянулись, и печенег вновь спросил:
– Ты беглый рабыня?
Она медленно отрицательно покачала головой. Тогда печенег засмеялся мелким дребезжащим смехом, отчего его узкие глазки превратились в невидимые щелочки.
– Тогда будешь мой невольница.
Малфрида спокойно наблюдала, как он покрутил над головой аркан, собираясь набросить на нее петлю. Она только чуть шепнула что-то, даже не сменив позы, и петля аркана неожиданно застыла в воздухе, а потом, изменив направление, обвилась вокруг шеи одного из спутников богатого печенега. Тот взвизгнул, рванул повод лошади, так что она встала на дыбы, – и незадачливый всадник вывалился из седла.
Печенеги опешили, Малфрида же расхохоталась. Но через миг ей стало не до смеха, когда третий всадник стремительно кинул в ее сторону свой аркан. Ловок оказался копченый, петля так и обвилась вокруг шеи ведьмы, только немного запуталась в ее пышных волосах, но этого хватило, чтобы Малфрида успела выхватить нож и быстро резануть веревку.
Не то чтобы заволновалась, но какой-то азарт ощутила. Печенегов она вообще не любила, а эти к тому же и вели себя нагло. И Малфрида просто подняла их из седел движением руки. Те повисли на миг в воздухе в той же позе, в какой только что сидели в седлах, и тут же бухнулись на землю.
Похоже, печенеги так ничего и не сообразили. Повскакивали, кинулись к ней. Один даже саблю выхватил. Но при этом отчего-то развернулся и рубанул по своему же собрату. Так рубанул, что сабля прошла сквозь войлочный колпак, – брызнула кровь. Ошарашенный степняк так и остался смотреть на поверженного. Потом, словно до него что-то дошло, повернулся к ведьме. Рот его беззвучно раскрылся, как будто он тянул неслышное «о». Но печенег в лисе, видимо, оказался особенно туп.
– Ай-ай-ай-аааа! – заверещал он, наскочил, уже и руки протянул, но был вдруг отброшен чудовищной силой. Да и как отброшен! Подлетел едва ли не в поднебесье, завертелся в воздухе, размахивая руками и ногами, заверещал пронзительно, уносясь далеко. И рухнул где-то в степи, отсюда не видать.
Последний печенег, дико вращая глазами, стал отступать, выставив в сторону ведьмы кривую саблю.
– Отпустить тебя что ли? – произнесла Малфрида, выпутывая из волос обрывок аркана.
Очевидно, копченый, наконец, понял, с кем имеет дело, так как вдруг упал на колени, стал молить, даже лопотал по-славянски:
– Ты мой друга, я твой друга. Служить тебе стану.
– Тогда коней приведи.
