впрочем, тело, с плоским животом, округлой грудью с бледно-розовыми сосками, гладкими упругими бедрами. И Малкиня опасался, что узнает ее… ее тело, которое так любил ласкать когда-то. Но все же ему очень хотелось ошибиться, чтобы та, кого он все еще помнил и любил, не была этой униженной, отданной на поругание толпе женщиной. И он попытался проникнуть в ее мысли, по которым он мог бы узнать Малфриду… Но вдруг резко отшатнулся, не ощутив ничего, кроме утробного глухого рычания, в котором не угадывалось ничего человеческого.
Малкиня откинул капюшон, провел ладонью по волосам. Разве это Малфрида? И все же было нечто, что не давало ему покоя. И он решил, что просто не смог ничего разобрать в гомоне толпы, в обрывках и путанице чужих мыслей. И чтобы успокоиться и подумать, как быть, он стал глядеть по сторонам, пока не заметил, как из толпы выделился молодой боярин в собольей шапочке, храбро шагнул к саням, покрикивая, что и он еще крепкий мужик, чтобы покрыть чародейку, пусть и на глазах у всех. Уже и за кушак взялся, вырывая руку у пытавшейся удержать его взволнованной молодицы.
Малкиня тронул шенкелем бок лошади и выехал вперед, загораживая дорогу. И обратился к сопровождавшим пленницу волхвам:
– Эй вы! Неужто думаете, что мудрый Никлот был бы доволен тем, что вы здесь вытворяете? Где ваше достоинство, где справедливость, служители?
Говорил он столь зычно, что толпа стала стихать. А волхвы переглядывались, но думали совсем об ином. Он смог различить их мысли, когда гомон толпы немного унялся. А думали они… Они почти панически боялись Малкиню, так как считали, что именно он сумел превратить Маланича… «Значит, это люди Маланича», – определил Малкиня. И тут же понял, как действовать.
– Врагам князя, замыслившим злое чародейство, нет хода в Искоростень! Вон пошли, пока я стражу на вас не направил! – И он указал им рукой идти прочь.
В городе было известно, какое влияние имеет молодой волхв их князя. Потому и не удивились, что после его слов пришлые волхвы тут же слезли с саней и стали пробираться сквозь толпу, торопясь уйти. А тут как раз еще кто-то крикнул: дескать, Мал идет, сам князь Мал.
Малкиня оглянулся. За густо повалившим снегом он различил приближавшегося Мала. Тот шел во главе своих бояр и в сопровождении незнакомых витязей. «Волыняне», – сразу догадался Малкиня, распознав их по длинным, затянутым сзади в конские хвосты волосам. Глупо было Малу вот так показываться с ними перед всем народом, среди которого наверняка могут быть и те, кто донесет посаднику о приезде чужаков. Но Малкиня сейчас был слишком взволнован, чтобы раздумывать об этом. Да и уловил мысли князя, путаные, возбужденные, отрывочные. Малкине не надо было и вглядываться в раскрасневшееся пухлое лицо Мала, чтобы понять, что князь изрядно во хмелю. Пировал, небось, пока дело не дошло до переговоров, или, наоборот, пил с гостями, чтобы сблизиться с ними и легче заключить договор… Однако какая ему, Малкине, сейчас до того нужда? Его волновало совсем иное. И, соскочив с коня, потеснив охранников ведьмы, он быстро набросил на нее свой широкий плащ.
– Эй, люди! – крикнул, приближаясь, Мал. – Чего собрались? Хотите без князя своего потешиться с ведьмой? А ведь мне ее везут… О, да это никак мой кудесник Малкиня вернулся!
Мал пьяно заулыбался, полез к Малкине обниматься.
– Позже, князь, позже, – проговорил волхв, выскальзывая из хмельных объятий Мала. – Погоди. Сперва дело закончить надо. Вели ведьму схоронить от людских глаз, пока суда над ней не учинили.
– Да какой еще суд, во имя лешего! – потряс кулаками Мал. – Камнями ее, окаянную, побить! Сжечь на медленном огне, на кол посадить! Ух!..
Князь теперь громко кричал, размахивал руками, пока не стал заваливаться. Один из волынян успел поддержать его, засмеялся, поправляя князю съехавшую на затылок высокую соболью шапку. Толпа вокруг тоже разошлась: стала кричать, потрясая кулаками и требуя немедленной казни. Малкине пришлось приложить немало сил, чтобы втолковать князю, что он голова и судья, что должен действовать согласно покону и по Правде[117] древлянской, а не поощрять самоуправство. Видел, что Малу трудно вникнуть в смысл его слов. Тогда Малкиня и поведал ему, что пленную ведьму доставили волхвы, которые служат Маланичу. Уж не ловушка ли это? Не коварный ли замысел кудесников?
Слава богам, Мал, стал что-то соображать. Смахивал с лица прилипавшие снежинки, моргал, озирался.
– Думаешь, опять что-то удумали чародеи?
– Всяко может быть. А вот с казнью ведьмы спешить не стоит. Мало ли что они нашлют на тебя, когда ты не ждешь напасти. Прикажи лучше верным кметям убрать ведьму с глаз толпы, пока не растерзали ее, а сам пошли людей за теми волхвами. Может, и настигнем их, ведь только что удалились. Ну, а там решим, как с чародейкой быть.
Малкиня перевел дыхание, оглянулся на угрожающе сходившуюся вокруг саней с ведьмой толпу и почти тряхнул князя.
– Делай, что говорю!
Будь Мал в трезвом уме, сказалась бы волхву-советнику подобная дерзость, а так князь только голову в плечи втянул от неожиданности. И послушно велел стражникам везти ведьму прочь да бросить в яму. Толпа еще роптала недовольно, но служилые люди уже выполняли приказ. Малкиня только проследил, чтобы они не позволили волновавшемуся люду разбушеваться. Но дело было еще не окончено. И об этом Малкиня думал все то время, пока сидел на княжеском пиру, пока наблюдал, как пьют и веселятся князь с волынянами, пока по просьбе Мала Малкиня тешил гостей, угадывая их мысли, – глупость какая! Пировавшие сейчас только и думали об удовольствиях, никак не о заключении договора. Князь же все похвалялся перед ними, какое зрелище он устроит для дорогих гостей, когда ведьму-супостатку обольют смолой да сожгут на костре, чтобы и пепла от нее, проклятой, не осталось. Все это время Малкиня оставался при нем, усталый и настороженный, измученный подозрениями и догадками. И только когда князь выпустил, наконец, его руку из своей вялой ладони и, откинувшись на покрытую мехом спинку кресла, захрапел, – только тогда Малкиня смог покинуть людную палату, выйти через боковой переход из терема и отправиться туда, где за срубными постройками находились порубы – ямы-узилища для головников.
На дворе смеркалось. Под ногами волхва поскрипывал снег, подмораживало, дул холодный ветер. В потемках трудно было что-либо разглядеть, да и звуки затихали, только слышалось легкое шуршание сухого крупчатого снега, подгоняемого ветром. Однако там, где располагался поруб, под навесом светился фонарь, виднелись темные силуэты людей. Малкиня, подойдя незаметно, даже различил голоса:
– А не боязно тебе к ней спускаться, молодец? Все-таки чародейка.
В ответ прозвучал молодой довольный смех.
– А я подомну ее под себя, как бабу обычную, – и нет в ней больше никакого чародейства!
Еще один незнакомый голос подтвердил:
– Мокей у нас страсть как охоч до ее тела. Мы-то все ее ярили, как положено, а он и начинал, и последний разок за ним всегда оставался. Ну, а вы, соколики, не спускали ли еще семя в лоно нашей чародейки? Ей без этого никак нельзя. Про то сами волхвы говорили.
Снова смех, который, однако, тут же оборвался, когда около сруба возник высокий силуэт княжьего волхва в черной накидке. Стражи поспешили поклониться, да и чужие, трое их, было, тоже сняли шапки.
– Белее могучий в помощь тебе, служитель.
Малкиня оглядел их при свете фонаря. Обычные древлянские мужики в ушастых шапках, в валенках и шубках, подпоясанных кушаками. Тот, что помоложе, безбородый, даже улыбнулся волхву приветливо, сверкнув ровными красивыми зубами. Но волхв никак не отозвался ни на приветствие, ни на улыбку.
– Пошто чужие подле темницы? – повернулся он к охранникам. – Когда это было, чтоб чужаки в тереме Искоростеня допоздна оставались?
– Так ведь это… – начал один из кметей-охранников. – Это же те, которые и привезли супостатку. Теперь вот следят, как с полонянкой их поступят.
А безбородый даже шагнул к Малкине, сказал:
– Ты, божий человек, сам понимать должен, что ведьму без энтого дела оставлять нельзя. Иначе сила ее… Знаешь, какова ее сила? И мертвяков поднять может, и упырей натравить, и мор напустить на скотину ей раз плюнуть. Так что надо ярить ее постоянно, пока она совсем не обессилеет.
