головой, он, казалось, начал засыпать. Кэтлин протирала ему лицо влажной салфеткой.
Прокашлявшись, Пэт кивнул и направился к двери. За ним последовал Эмил. Выйдя в коридор, Пэт с облегчением снял с себя халат и маску и посмотрел на Эмила.
— Что скажешь?
— Ничего определенного пока сказать нельзя, — ответил врач. — Легкие по-прежнему выделяют жидкость. Я сделал все, что мог, чтобы в рану не попадал воздух.
Пэт подумал, что неплохо было бы сейчас выпить. Эмил угадал это по его взгляду, открыл шкафчик и достал оттуда бутылку.
— Медицинский спирт. Но только один глоток: твой организм ослаблен после переливания.
С довольным видом Пэт отхлебнул из бутылки и неохотно вернул ее Эмилу.
— Но с ним все будет в порядке?
— Ты имеешь в виду, будет ли он жить? Сейчас вероятность велика, хотя еще вчера прогнозы были гораздо хуже. Мне было до смерти страшно переливать ему твою кровь, но, по всей видимости, она соответствует крови Эндрю. Если эта проклятая война когда-нибудь кончится, я сразу выйду на пенсию. Ведь я собирался это сделать еще после войны с мерками. Хочу заняться изучением сопоставимости крови. Переливание может спасти жизнь тысячам людей, надо только выяснить, почему одна кровь подходит, а другая нет.
Ты хочешь знать, будет ли он жить? Да, если легкие перестанут выделять жидкость, если в них не попадет инфекция и не разовьется туберкулез. Как в армии, так и среди мирного населения в последнее время было зарегистрировано несколько случаев тифа, в том числе брюшного. Здесь чертовски холодно, а топлива не хватает, и люди не могут соблюдать правила гигиены. Если Эндрю заразится, он умрет. Я знаю, тебе было необходимо с ним встретиться, но даже это может быть опасно. Я и Кэтлин — единственные, кто допускается в его палату.
Пэт кивнул. Всем частям был отдан приказ тщательно вымыться и прокипятить форму. К счастью, Рим славился огромными общественными банями. Правда, тем, кому пришлось их убирать после того, как там помылось несколько десятков тысяч человек, пришлось несладко. Весь город пропах кипяченым бельем.
— Если бы мы за всеми так ухаживали! — сказал Эмил. — Два врача на одного больного, в то время как у нас более тысячи раненых и почти в десять раз больше больных респираторными заболеваниями.
— Эндрю стоит корпуса, даже всей армии.
— Скажи это матерям, чьи семнадцатилетние сыновья умирают в больницах.
— Он меня пугает, — наконец решился сказать Пэт.
— Что ты имеешь в виду?
— Даже не знаю. Я уже видел это раньше. Допустим, замечательный офицер или отличный сержант сражается как зверь и никакая пуля его не берет. Но стоит ему получить ранение, потерять руку или ногу, он совершенно меняется. Меня всегда занимала мысль, где у нас душа. Наверное, в сердце. Но бывает так, что, лишаясь какой-нибудь части тела, вместе с ней человек теряет и часть души, которая уже никогда не возвращается. Так случилось с Уинфилдом Хэнкоком. Он чуть не погиб под Геттисбергом. Люди говорили, что, вернувшись через год, он был уже совсем другим. Я слышал, что Болди Дик Ивел и Джон Худ дрались как черти, командуя дивизиями. Бог свидетель, что после того, как их ранило, — И вела под Манассасом, а Худа под Геттисбергом — они очень изменились.
Его голос дрогнул, и он жадно посмотрел на бутылку. Эмил быстро поставил ее обратно в шкафчик.
— Время покажет, — сказал Эмил. — После сражения под Геттисбергом я отрезал Эндрю руку. Он как был отличным бойцом, так им и остался.
— Ему тогда было лишь тридцать с небольшим. Это случилось десять лет назад. А теперь что-то появилось у него в глазах, — вздохнул Пэт. — Он боится. И если этот страх останется в нем, когда он выздоровеет, да поможет нам бог.
Эндрю улыбнулся оттого, что легкий весенний ветерок пронесся над озером и закачались толстые зеленые колосья озимой пшеницы. Было так тепло, что Эндрю расстегнул китель и лег на траву, пожевывая стебель.
«Странно, — подумал Эндрю, — я расстегнул китель левой рукой». Он посмотрел — рука была на месте. На мгновение Эндрю испугался, что это может оказаться всего лишь сном. Но рука не исчезала. «Конечно, это моя рука». Он сел и стал всматриваться в озеро. Кто-то сидел в лодке и ловил рыбу, весело смеясь. «Боже, как давно я не рыбачил!» Эндрю встал, спустился с холма и подошел к воде. От нее приятно пахло свежестью, а в зеркальной поверхности отражались облака, исчезая по мере того, как заходило солнце.
— Эндрю!
Она шла через пшеничное поле, и высокие толстые колосья расступались перед ней, как по волшебству. На ней было простое длинное белое платье. Следом за ней с радостным лаем бежала собака.
Все как-то странно перемешалось. Была ли это Кэтлин? Или Мэри, девушка из его далекого прошлого? Собаку он тоже не мог разглядеть. Он плакал.
Она медленно подошла к нему и протянула руку. Ее лицо, невинное, как у ребенка, приблизилось к его лицу в ожидании поцелуя.
Они молча шли, держась за руки. Впереди бежала собака, то исчезая, то появляясь снова. Она прыгала, лаяла и виляла хвостом. Слезы безостановочно текли из глаз Эндрю. Он снова был молод, и это навсегда останется в его сердце. Его тело было целым и здоровым. Левая рука крепко сжимала ее руку.
— Я люблю тебя и всегда буду любить, — прошептала она.
Он не мог сказать ни слова от переполнявших его чувств. В лесу он увидел кое-кого еще. Они стояли, улыбаясь и маня его к себе. Все такие юные: его брат Джонни и Майна и другие. Их было так много, что он даже не помнил их имен.
Ему стало страшно. «Это что, граница их владений? Я умираю?»
Странно, но эта мысль успокоила его. «Я снова стану молодым и здоровым», — думал Эндрю.
Она остановилась, ее рука выскользнула из руки Эндрю. Он оглянулся, и ему показалось, будто все, что было с ним раньше, вернулось к нему: Мэн, весенняя рыбалка на озере, длинные летние вечера и крик гагар. «Как мне этого не хватало».
— Останься со мной, — шептала она.
Он сел, прислонившись спиной к сосне, и стал прислушиваться к шороху веток.
— Я так устал. Я хочу домой.
— Останься здесь.
Как тихо и спокойно было кругом. В озере отражался золотисто-красный закат. Кричали гагары, в воде плескались утки, громко крякая и хлопая крыльями.
«Сколько в моей жизни было таких драгоценных моментов, — думал Эндрю, — но я не ценил их, полагая, что так будет вечно, и тратил попусту, как ребенок, который играет целыми днями, даже не думая о будущем».
Он не смотрел на нее, боясь, что, если он оглянется, она исчезнет.
«Мэн… Как бы я хотел остаться здесь навсегда. Никакой войны. Она была когда-то, но от нее сохранились только героические воспоминания». Мэн… Его любимый Мэн начал растворяться и исчезать вопреки желанию. Но Эндрю все еще чувствовал, что они смотрят на него и зовут к себе.
— Я дома, — прошептал Эндрю. Он хотел, чтобы она легла рядом с ним в высокой траве и они вместе прислушивались бы к звукам ночи и смотрели на светлячков, танцующих среди деревьев. А затем взойдет луна, и наступят тишина и покой.
«Гагара кричит. Странно. Далеко, чуть слышно, громче, еще громче. Яркая вспышка. О боже, как больно, какая невыносимая боль! Я тону, тону в собственной крови».
Эндрю закричал и резко поднялся. Чьи-то руки обхватили его и стали успокаивать.
Здание задрожало. В него попал новый осколок. Эндрю напрягся в ожидании взрыва.
