был неприступен. Тогда она продолжала:
– На самом деле ты не один. Ты вершина. Вокруг тебя – твое королевство, твои люди, твои соратники. У тебя есть я, наконец, и…
Она едва не задохнулась от дерзости своих слов, но Ролло даже не взглянул на нее, лишь поднял ладонь, заставляя ее умолкнуть.
– Ты была последней, кто видел его перед смертью. Как это было?
Эмма опустилась на склон неподалеку и, обхватив колени, поведала о тихой кончине Атли.
– Он умер с улыбкой на устах. Его душа поднялась в небо, подобно чайке. Не о такой смерти мечтаете вы, северяне, однако Атли был христианином и умер, как и подобает христианину, и поверь, это куда лучше, нежели, получив удар железом в кишки, захлебнуться кровью с воинственным ревом. И если ты, Ру, поймешь своего брата, ты пойдешь по его стопам. Он доверил мне правду о предсказании в Упсале – младший брат укажет дорогу старшему, чтобы однажды они смогли встретиться в мире лучшем, чем этот.
Ролло отвернулся и крепко потер ладонью подбородок.
– Уж и не знаю, как это тебе всегда удается и разгневать, и развеселить меня одновременно.
Он произнес это сурово, но у Эммы закружилась голова от безумной надежды. Однако он быстро остудил ее пыл:
– По твоей вине мы расстались с Атли врагами.
– Нет, Ролло. Он все простил. И он так тебя ждал! Ему так много нужно было сказать тебе!
Ролло внимательно вгляделся в нее.
– Что он хотел сказать?
Эмма опустила голову:
– Я не смею. Я не знаю, поверишь ли ты, если это прозвучит из моих уст.
– Говори же!
Эмма умолкла, глядя в туманную даль.
– Не потому ли ты решился заговорить со мной, что Снэфрид уехала из усадьбы?
– Что? – озадаченно спросил Ролло. – Ах да, она поехала прогуляться верхом. Она любит эти серые пески. Странное место, но с ней ничего не случится, она знает здесь каждую пядь.
– Да, ничего не случится с тем, – согласилась Эмма, – кого охраняют темные силы.
Лицо Ролло потемнело:
– В тебе снова говорит ревность.
– Однако сейчас я говорю лишь то, что говорил и Атли. Ведь было же предсказано, что твой брат поможет тебе освободиться от чар? Он просил Бога дать ему сил дождаться тебя. Но не смог…
Какое-то время Ролло молчал, и она видела, как ходят желваки на его скулах.
– Я подумаю над твоими словами.
– Слава Всевышнему!
Он взглянул на нее.
– Порой ты походишь на таран. Но я не крепость. С тобой трудно спорить.
Эмма отбросила край покрывала. Сейчас, в темных одеждах, со спрятанными волосами, она выглядела монахиней. Однако ни у одной монахини Ролло никогда не встречал такого дерзкого взгляда, такого упрямого выражения лица. Эмма набрала пригоршню песка, подержала его на весу и отшвырнула в сторону, а затем заглянула ему прямо в глаза.
– Ты знаешь, Ролло, что мы оба виновны перед Атли. Мы слишком долго дразнили и мучили его. Ты отдал ему меня на словах, но не отдавал на деле. Мы оба не хотели этого брака, и Атли был не в силах устоять против нас обоих. Но если бы и ты, и я имели мужество заглянуть правде в глаза… Да, мы ранили бы его, но не пытали. От раны остается рубец, с которым человек рано или поздно сживается. И Атли справился бы с этим. Рано или поздно он бы нашел утешение. Разве Виберга и дитя в ее чреве не лучшее доказательство тому? Но ведь он мог и в самом деле привязаться к другой женщине, полюбить ее, обрести с ней покой. Мы же не давали ему опомниться, держа его все время на грани исполнения мечты…
– Не говори так! – глухо прорычал Ролло. – Не говори! Я готов был сделать все мыслимое для своего брата!
Губы его задрожали, он коротко застонал, уронив голову на руки.
Эмма приблизилась к нему и, опустившись рядом, материнским движением провела по его волосам.
– Атли был счастлив, имея такого брата. Он не раз говорил мне, что всем в жизни обязан тебе, как говорил и то, – она понизила голос, – что так и не отблагодарил тебя, вернув тебе твою избранницу…
Она внезапно вспыхнула и спрятала лицо в ладонях. Но уже через миг взгляд ее был тверд.
– Мой Ролло, у нас позади такой путь, все так сплетено, что и мечом не разрубить. Неужели мы и впредь будем ставить друг на друга ловушки?
– А что изменилось? – спросил он. – Или я должен благословлять смерть брата, убравшую преграду между тобой и мной?
Она сжала зубы. Казалось, еще миг – и она ударит конунга. Неужели он так ничего и не понял?
– А еще у тебя есть та, что, несмотря на пустое чрево, околдовала тебя. Ты держишься за нее так же крепко, как слепой за свой посох. А я… У меня…
Она отвернулась. Нет, она ничего не скажет. Она и без того втоптала свою гордость в прах. И больше она не сделает ни шагу навстречу.
– Что ты недоговариваешь?
Она встала, отряхивая песок.
– Сегодня я сказала достаточно. Об остальном следует поразмыслить тебе.
Она указала туда, где, колеблясь, сгущались пряди тумана.
– Где-то там, в дюнах, скачет верхом женщина, которую все твои соплеменники, кроме тебя самого, считают врагом Ролло. Но великий конунг никого не желает слушать, а значит, он и в самом деле один.
Она начала спускаться по склону.
– Ты уходишь?
– Мне пора возвращаться на Мон-Томб. Прекрасная Снэфрид не будет довольна, возвратившись и застав меня здесь…
Со Снэфрид ей все же довелось столкнуться, когда в сопровождении Херлауга она возвращалась сквозь туман в монастырь. Они ехали молча, так как Херлауг все еще таил неприязнь к женщине, отвергшей его друга. И все же, когда из тумана возникла Снэфрид и, не сбавляя хода, галопом пронеслась мимо, молодой кормчий заметил:
– Тебе стоит поостеречься ее, Эмма. Снэфрид едва не впала в безумие, узнав, что Атли зовет брата проститься, а значит, ты вскоре получишь свободу распорядиться собой. Оттого-то она и настояла, чтобы Рольв взял ее с собой.
Отстояв мессу у Святого Михаила, Эмма уже собралась было отправиться в отведенную ей келью, как вдруг почувствовала смутное волнение. Ей неудержимо захотелось оказаться в усадьбе Бьерна, и это желание росло с каждой минутой, словно незримая нить влекла ее туда.
«Зачем я вообще уехала? Снэфрид вновь околдует его!»
Это показалось ей вполне разумным объяснением столь навязчивого желания, и она, вдруг засуетившись, выглянула в окно. Туман сгустился еще сильнее, близились сумерки, но Эмма уже знала часы приливов. Времени было достаточно. Она стремглав бросилась вниз, перепрыгивая через ступени, а затем прямо по склону спустилась к хозяйским дворам.
– Седлай моего пони, Радон, да поживее!
Встретив удивленный взгляд монаха, она спросила:
– У меня ведь достаточно времени, чтобы успеть до начала прилива?
Толстяк косо поглядел на нее и поскреб бритый затылок:
– Пожалуй, более часа в твоем распоряжении. Но в эдаком тумане… Я бы сам проводил тебя, госпожа, да отец Лаудомар наложил на меня епитимью, строжайше воспретив покидать пределы Святого Михаила. Однако если ты будешь ехать, держась следов на песке, ты успеешь.
Эмма обмирала от нетерпения, пока он седлал ее белого пони, и, едва он управился, прыгнула в седло и, пришпорив лошадку, умчалась во мглу за воротами монастыря. Надо было спешить, спешить…
