печальнее, чем если бы не играли совсем. Зачем нужна (спросил кто-то) такая музыка? Уж лучше абсолютная тишина, чем бесцельно нарушать наш покой. Дискуссия оборвалась, были замечены его страдания, и знакомым рефреном послышалось: «Позвоните врачу, позовите сиделку»… Да, она подступала опять — его болезнь, обыкновенное функциональное расстройство: сердце повлияло на нервы, мышцы и мозг. Он стонал, орал, но любовь умерла последней; извиваясь в конвульсиях, он продолжал кричать: «Не подходите к потайному шкафу, там никого нет!»
И потому они подошли. И там действительно никого не оказалось. Как повелось со смерти его отца, внутри было пусто, опрятно, несколько склянок с лекарствами на верхней полке и несколько кислородных подушек на нижней.
3
Коллапс… Вновь заработала машина разрушения без дальнейших отсрочек, и через несколько часов стало ясно, что механизм жизни завести уже нереально. И раньше, когда он заболевал, всегда бывало так, причем с каждым разом все хуже и хуже. Беспокойство и боль брали свое, потому что они были превосходно организованы. Спальня и прихожая перед спальней, где дежурила сиделка, ванная комната и крохотная кухонька пульсировали, точно нерв, в закоулке огромного дома, а всюду продолжалась обычная жизнь и домочадцы устраивали свои дела так, чтобы не беспокоить его.
Бред… Сиделка подходила к нему поминутно, производя медицинские процедуры и делая записи до прихода врача. От этого ему не становилось лучше, лишь хуже, но болезнь, подобно здоровью, имеет свою гармонию, и по мере ее неторопливого наступления уже прозвучал посул: «Ты будешь жить — жить, чтобы стариться».
— Я в чем-то виноват, скажи мне, в чем?
Ему радостно было унижаться перед своей болезнью, благо, подобная беседа имела место не в первый раз.
— В близости, — ответила болезнь.
— Помню… Не наказывай меня на этот раз, позволь мне жить, и впредь я буду осторожен. О, спаси меня от него!
— От него разве? От тебя самого. Его не существует. Он — видение, которое ты вызвал в саду, потому что хотел внушить себе, что ты привлекателен.
— Я знаю, что я совсем не привлекателен. Я больше никогда не буду возбуждать себя, но он существует! Я уверен.
— Нет.
— Может, он мертв, но он существует.
— Нет. Он никогда не приходил в оружейную. Просто ты хотел, чтобы так было. Он никогда не садился на диван рядом с тобой, не делал любовь. Ты протянул карандаш, но его никто не взял, ты упал в его объятия, но никаких объятий не было, все это было запретным сном наяву. И когда в комнату вошли и отворили шкаф, твой мускулистый и умный работник, твой спаситель из Вулвергемптона в своем выходном платье — разве он там был?
— Нет, его там не было, — всхлипывая, ответил мальчик.
— Нет, его там не было, — прозвучало эхом, — но зато я здесь.
Болезнь начала припадать к земле, булькать и хрипеть. Были звуки борьбы, приступы рвоты, падение. Клесант, не сильно испугавшись, сидел на постели и всматривался в хаос. Кошмар прошел, ему стало лучше. Но что-то уцелело — эхо, говорившее: «Здесь, здесь». И, ему, неотрекшемуся, показалось, что босые ноги прошлепали к маленькому столику у его кровати, и полая, наполненная темнотой, оболочка наготы наклонилась к нему и, выдохнув, шепнула: «Здесь».
Клесанту не хотелось отвечать.
— Это конец, если ты… — Потом тишина. Потом, словно из механизма, два слога: — Ага.
Клесант, после раздумья, протянул руку во тьму и дотронулся до его живота.
— Я наслал на нее сон, когда проходил мимо, теперь мой час, я и не такое умею… — Казалось, то, что его присутствие заметили, придало ему сил. Он сказал: — Напомни мне мою историю, объясни, как я здесь оказался, вдохни в меня жизнь, и я буду живым, как прежде, когда соприкасались наши тела — Он вздохнул. — А теперь пойдем ко мне домой, пусть даже это будет простая ферма. У меня достаточно власти. Уйдем отсюда хотя бы на один этот вечер, в мою земную обитель, где не мудрствуя правит… любовь. Ах, это слово — любовь. Из-за него меня и преследуют, они знают, что я еще в доме; любовь — это слово, с которым они не могут примириться. Теперь, наконец, я вспомнил.
Потом заговорил Клесант, вздохнув в свой черед:
— Я не знаю даже, что есть реальность — как же мне знать, что есть любовь? Знаю только, что она — волнение, а вот этого-то я как раз и боюсь. Не люби меня, кто бы ты ни был; ведь, в конце концов, это моя жизнь и никто не имеет права в нее вторгаться; после маленького сна приходит маленькая боль.
Его речь пробудила силу. Теперь другой отвечал более мощно, приводил примеры и доводы, придавал фразам яркость, какой они не имели прежде, в светлое время дня. Клесант был вовлечен в борьбу, но он не знал, зачем — чтобы избежать или чтобы достигнуть навязчивого присутствия? На всяком пути неизменно стоял барьер, неизменно — его собственная натура. Он стал звать, чтобы пришли люди, и противник, прибывая в очаровании и мощи, поразил их смертью прежде, чем те успели проснуться и прийти на помощь. Его домашние погибли, вся земля оскудевала, еще одно мгновение — и он останется наедине со своим духом — и тут сквозь стену дома он увидел огни автомобиля, мчащегося через парк.
То был доктор Шерстихлоп. Долгожданный.
И чары мгновенно рассеялись, мертвые ожили и сошли вниз по лестнице, чтобы встречать вселенского повелителя жизней; а он — он был оставлен с человеческим существом, которое злоупотребило гостеприимством и было застигнуто врасплох, и начало двигаться ощупью, натыкаясь во тьме на мебель, наставляя синяки на свое беззащитное тело и шепча: «Спрячь меня».
И Клесант опять сжалился над ним и отвернул одеяло, и они укрылись.
Голоса приближались громадной толпой, это доктор Шерстихлоп вел своё воинство. Они прижимались друг к другу, они сплетались, они обнимались и сходили с ума от наслаждения, и все же извне прорывалась тяжелая поступь того воинства.
— Сюда идут.
— Они разлучат нас.
— Клесант, хочешь я заберу тебя отсюда?
— А ты по-прежнему в силах?
— Да, пока меня не увидал Шерстихлоп.
— Но как твое имя?
— У меня нет имени.
— А где твой дом?
— Шерстихлоп называет это могилой.
— И в ней я буду с тобой?
— Это я тебе обещаю. Мы останемся вместе на веки веков, мы никогда не будем болеть и никогда не состаримся.
— Тогда бери меня.
Они сплелись еще сильнее, их губы соединились, чтобы не размыкаться, и в этот момент Клесант был сражен ударом туда, где сосредоточена жизнь, и доктор Шерстихлоп, прибывший слишком поздно, нашел его мертвым на полу.
Доктор внимательно обследовал комнату. Ему предстала обычная картина, и все же что-то напоминало ему совсем другое место. Из Франции приплыло смутное видение госпитальной палаты и неясный звук его собственного голоса, повторявший изувеченному рекруту: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю…»
