едва сдерживалась, чтобы не хромать.
При виде изящного, парящего силуэта величественного здания, окруженного деревьями с красиво подрезанными кронами, ее охватило отчаяние.
Сегодня здесь устраивалась вечеринка в честь возвращения Джея, но не только сегодня — у Софи всегда возникало ощущение собственной неполноценности, когда речь шла о семье. Она выглядела, одевалась, разговаривала не так, как Бэбкоки. Она не была и никогда не станет одной из них, это причиняло ей боль. И этот факт был понятен каждому, кто имел отношение к клану. Втайне они, вероятно, жалели ее, видя, как она старается им соответствовать. Почему бы и нет, Господи милосердный? Но с ней всегда ассоциировались неприятности, угнетенное настроение, дурно пахнущий беспорядок, череда несчастий. Все в ее жизни было сплошным несчастьем. У нее никогда ничего не получалось...
«Где ты? Софи Сью! Ты опять прячешься? Лучше бы этим людям из департамента социального обеспечения прийти прямо сегодня. Они обещали снять тебя с моей шеи. Если они этого не сделают, ты окажешься на улице. Слышишь? На чертовой улице!»
У Софи в ушах отчетливо звучал угрожающий пронзительный теткин голос, словно та кричала на нее в эту самую секунду, требуя, чтобы Софи сама о себе заботилась. Ее слова холодным стальным жалом пронзали сердце девочки и заставляли в панике искать убежища. Когда тетка принималась искать ее, осыпая проклятиями, Софи, скорчившись, пряталась в гараже за бойлером. А иной раз протискивалась в допотопный шкаф, стоявший в передней, или заползала на животе под дом, чтобы спрятаться там в грязи, кишащей жуками и змеями.
В состоянии страха она и открыла эту ледяную точку где-то в глубине живота. Почувствовав ее, Софи сосредоточивала все силы ума и сердца на одной-единственной цели — выжить. Работники социальной опеки так и не появились. Быть может, то вообще была одна из пустых теткиных угроз, и на самом деле она вовсе и не обращалась к ним за помощью, но Софи верила, и ей казалось, что с каждым ударом по натянутым струнам ее сердца люди, идущие, чтобы забрать ее, подходят все ближе. Она верила каждому теткиному проклятию.
Яркие блики закружились у нее перед глазами. Софи отогнала воспоминания и постаралась взять себя в руки. Детство научило ее скрытности. Она стала виртуозом в этом деле. И оставалась таковым, пока не встретила Джея. Это он вызволил ее из потайного убежища. Она отважилась полюбить его и раскрылась, словно ларец, таящий в себе бесценные сокровища. Но когда брак дал трещину, Софи в замешательстве снова ретировалась, а потом Джей так неожиданно исчез.
От потрясения и горя Софи казалось, что она летит в ужасную бездну, и, в конце концов, она стала винить себя в случившейся трагедии. Если бы она была более привлекательной, жизнерадостной и сексуальной, быть может, Джей остался бы дома вместо того, чтобы бродить по диким местам в поисках волнующих ощущений. Если бы в ней было больше женственности, больше супружеской ласки, больше хоть чего-нибудь.
Клод стал решительно бороться с подобными настроениями. К тому моменту когда Софи обратилась к нему за помощью, она была почти полностью раздавлена своей утратой и чувством вины, но он заставил ее посмотреть на себя со стороны и не позволил упиваться самобичеванием. Он долго вразумлял ее, пока она, наконец, не поверила, что, быть может, дело не в ее «неполноценности»; вероятно, страсть Джея к скитаниям произрастает из его собственной неспособности посвятить себя чему-либо одному.
Они не виделись с Клодом с самой помолвки. Он разумно считал, что нужно подождать, пока Софи встретится с Джеем и примет решение относительно своего будущего. Но теперь Софи с особой ясностью понимала, что он был ее якорем в жизни, ее талисманом, спасающим от страха. Она очень скучала по нему и клеймила себя за то, что причиняет ему боль. Все это приводило ее в еще большее замешательство.
Софи наклонилась, отряхнула пыль с босоножек, оправила, как могла, измявшиеся юбку и кардиган, придав им несколько более презентабельный вид, и приготовилась войти. Убежать и спрятаться было нельзя — это испортило бы все, что ей удалось до сих пор сделать, выбило бы почву у нее из-под ног. Даже Клод не одобрил бы этого. Но, нерешительно приближаясь к мраморным ступеням дома, она чувствовала себя так, словно из нее выдавливают воздух. Кто? Дом? Семья? Сама жизнь?
Однако не здание пугало ее. Последние года два она чувствовала себя в нем довольно уютно и была во вполне дружеских отношениях со свекровью Уоллис — до тех самых пор, пока не стало известно о ее решении выйти замуж за Клода. Софи вдруг осознала, что не жизнь готова вот-вот раздавить ее, а он, Джей, ее мифический возлюбленный, великий белый охотник, воплощение мужского начала. В любом своем проявлении он был больше, чем жизнь, даже в смерти.
По мере того как она поднималась по ступенькам, до нее стало доходить, что вовсе не загородная прогулка помешала ей прийти сюда раньше. И не поломка джипа. Она сама противилась этому, быть может, неосознанно, но противилась. Она не хотела оставаться с ним наедине, не знала, готова ли к этому и будет ли готова когда-нибудь. Но что ошеломляло ее больше всего, так это недоверие. Она никогда не могла поверить, что он мертв, а теперь не могла поверить, что он жив.
Софи действительно явилась последней, и главное, что поразило ее, когда она вошла в зал для приемов, где шла вечеринка, это ощущение величия происходящего и количество гостей. Ничего официального? Похоже, все, с кем Уоллис когда-либо была знакома, получили приглашение, включая дальних родственников, руководящую верхушку компании, в том числе нескольких членов совета директоров. Джея заслоняли толпившиеся вокруг него гости, но все это казалось представлением, устроенным специально для Софи, особенно вид близких родственников и домочадцев, выстроившихся в очередь, чтобы поприветствовать его.
— Софи, дорогая, вот и ты! — Неизвестно откуда вдруг появилась Уоллис и схватила Софи за руки. — Где же ты была? Я уже готова была выслать за тобой поисковую группу.
Свекровь притянула ее к себе так крепко, что Софи даже напугалась. Казалось, возвращение сына придало хрупкой Уоллис новые силы. На ее щеках расцвели розы, а в бэбкокских голубых глазах сверкали искры. На памяти Софи она никогда так прекрасно не выглядела. В ней снова чувствовалась жизнь, а от радости, звучавшей в голосе, у Софи в горле застрял ком.
«Мы все его любим, не так ли? — подумала она. — И Уоллис, и я — все, с этим ничего не поделаешь. Таково проклятие и благословение Джея Бэбкока. Своей бесшабашностью и склонностью к опасным страстям он крал сердца, словно вор в ночи, заставлял любого слепо следовать за собой, куда бы он ни направлялся, даже если ради этого приходилось отказываться от всего, что вам дорого».
Приятное, обволакивающее тепло разливалось в животе у Софи. Она знала это ощущение, когда-то жила ради него — оно было ее добровольным дурманом, наркотиком. Но теперь Софи расправила плечи и сделала глубокий вдох. Она приготовилась бороться.
— Он спрашивал о тебе, дорогая, — проворковала Уоллис. — Почти ни о чем другом и говорить не мог. Ну не прекрасно ли он выглядит?
— Да, безусловно, — согласилась Софи и снова глубоко вздохнула, собираясь с силами.
Она все еще не могла как следует его рассмотреть: сквозь обтекавшую ее мужа толпу ей видны были лишь его черные волосы. А вот Маффин она видела прекрасно: та стояла в стороне, возле кремового алебастрового камина, идеально собранная, и выглядела шикарно в своем облегающем черном платье.
Софи в отчаянии взглянула на пыльные щиколотки и незаметно потопала по ковру, отчего вокруг ее ног взметнулись маленькие пыльные облачка. Когда-нибудь и у нее будет такой вот совершенно необходимый черный ансамбль — элегантный костюм от Армани, или трикотажный — с золотыми эполетами на плечах и отделанными золотой канителью манжетами — от Сен-Джона. А также непоколебимая самоуверенность, чтобы носить его подобающим образом. Когда-нибудь. В один прекрасный день.
Между тем Маффин сочувственно кивнула ей — видимо, потому, что Софи оказалась пленницей Уоллис — и так же, кивком, указала на таинственную черную голову посреди восхищенной толпы, а потом трепетно приложила руку к груди, словно желая сказать: «Сердце, успокойся».
Софи улыбнулась. Маффин не только сама почувствовала приближение катастрофы, она дала понять, что это общая катастрофа. Они все попали в нее, они все жертвы проклятия Джея Бэбкока.
Софи почувствовала, что к ней возвращается уверенность. Никто пока не прикрыл рта ладонью, чтобы скрыть насмешку при виде ее всклокоченных волос и растерзанного костюма, значит, она выглядит не так уж дико. И Уоллис сказала, что Джей спрашивал о ней, почти ни о чем другом и говорить не мог.
