изнутри мания ответственности перед людьми. Кто же, находясь в здравом уме, добровольно отдаст себя на растерзание волкам? Его следовало отстранить от руководства, иначе он погубил бы компанию.
На какое-то мгновение Эл снова превратился в государственного мужа: говорил убежденно и странным образом убедительно. Казалось, он на самом деле верит в то, что говорит, а возможно, теперь так оно и было. За долгие годы он, должно быть, убедил себя в собственной правоте — иначе как бы он смог жить с тем, что сделал?
— Итак, вы поместили Ноя в клинику? — спросил Джей.
— Не я принимал окончательное решение. Это не моя прерогатива. Это сделал твой брат Колби. Поместив отца в больницу, он стал поверенным в его делах.
— А мне вы благополучно подстроили несчастный случаи?
— Я ничего не подстраивал. Я даже не знал, что ты собираешься в альпинистский поход. Колби постфактум поставил меня в известность, что ты пропал без вести. Я поверил ему и, честно признаться, почувствовал облегчение.
Джей даже не пытался скрыть горечи, которую испытывал от всего услышанного:
— Сваливаете вину на покойника? Как удобно.
— Это действительно сделал Колби, Джей.
Последние слова произнесла Уоллис, вплывшая в кухню в душистом облаке розовато-лиловых шелков — широкий пеньюар свободно ниспадал с ее плеч. Во взгляде читалась боль, но каким-то образом ей удавалось выглядеть сильной и гордой, такой сильной Джей не видел ее уже много лет.
— Смерть Колби не снимает с него вины за то, что он сделал, — продолжала она. — Ничто не оправдывает и нас за то, что сделали мы. Но замысел принадлежал Колби, и он приводил его в исполнение втайне и безжалостно. — Она подошла к Элу и встала рядом, давая ясно понять, с кем она. — Твой брат всегда находился у Ноя под каблуком и много лет пребывал в твоей тени. Это был его шанс изменить положение вещей и начать действовать по-своему. Мы с Элом действительно приняли его сторону, но тогда мы еще не знали, на что он способен.
Засунув руки в карманы широкого пеньюара, Уоллис сжала кулаки, что было единственным видимым проявлением ее внутренней борьбы.
— Колби никому не говорил, что он с тобой сделал. Я узнала об этом только, когда разбирала вещи после его смерти. Он переехал в кабинет Ноя, не позаботившись даже поменять код сейфа, а Маффин путешествовала по Европе, поэтому у меня было время. Когда мы с Элом узнали, где ты, мы тут же стали строить планы, как вызволить тебя.
— И сделать мне лоботомию?
— Джей, пожалуйста, не надо. Это было сделано для твоего блага, для всеобщего блага. Нам казалось, что тебе будет легче, если ты забудешь подробности того судебного процесса — и крушения Ноя. — Подбородок у нее начал дрожать, и ей понадобилось время, чтобы снова взять себя в руки. — Ты сам не захотел бы это вспоминать. Это было ужасно. — Она сцепила руки, не вынимая их из карманов, и голос ее стал умоляющим: — Прошу тебя, пойми, почему я на это решилась. Я не знала другого способа вернуть тебя и вернуть все то, что тебе по праву принадлежит: компанию, жену. О таком будущем для тебя мечтал и Ной. Такова была его воля. Я бы сделала все, чтобы увидеть, что дело Бэбкоков находится в твоих надежных руках.
Даже пожертвовала бы человеческими жизнями, горько подумал Джей.
Внезапно а глазах Уоллис снова сверкнули гордые огоньки, и она взяла Эла под руку.
— Это вовсе не то, что ты думаешь, Джей. Сам Эл никогда не назвал бы себя героем, но я так его называю. Колби знал о том, что «Тризин-би» опасен, задолго до суда, но решительно отказался спять его с производства, даже после того, что случилось с Ноем. Именно Эл заставил его прекратить изготовление препарата.
— А что случилось с Ноем? Что ты имеешь в виду?
— Твой отец принимал «Тризин-би».
Теперь заговорил Эл:
— Ной создал оригинальную формулу «Тризина-би» лет за двадцать до того. Спустя некоторое время он провозгласил, что это волшебная пуля против депрессии, лучше, чем любое иное лекарство, производимое его конкурентами. Ведущий фармаколог предупреждал твоего отца, что средство опасно, особенно, если его принимают люди, ранее страдавшие определенными заболеваниями, но Ной был так уверен в своей правоте, что решил испытать препарат на себе.
— Никто, кроме Колби, не знал этого, — вступила Уоллис. — А к тому времени, когда это обнаружила я, было поздно. Еще через некоторое время мы узнали, что Ной страдал болезнью Альцгеймера в начальной стадии. «Тризин-би» ускорил течение болезни. Ной на глазах стал превращаться в овощ, и, в конце концов, не оставалось иного выхода, как поместить его в клинику для слабоумных. Когда разразился суд, он был еще в достаточно здравом рассудке, чтобы настаивать на проведении расследования, но Колби, разумеется, не мог этого допустить.
— Сознавая опасность, твой брат хотел свести ущерб к минимуму, — пояснил Эл, — и всего лишь снабдить препарат новым описанием, в котором содержалось бы предупреждение о вероятности развития болезни Альцгеймера в качестве побочного эффекта. Единственным способом заставить его снять «Тризин-би» с производства было согласиться на испытания; сфальсифицировать данные казалось гораздо меньшим грехом, чем загубить новые человеческие жизни и, возможно, компанию.
— А как насчет той женщины, которую вы победили в суде? Ее жизнь не имела никакого значения?
На этот вопрос ответила Уоллис:
— Мы с Элом в порядке возмещения ущерба семье истицы неофициально уже передали ей сотни тысяч долларов своих собственных денег и, если этого будет недостаточно, передадим еще.
Улыбка Джея была мрачна, он не прощал их.
— А сколько стоит человеческая жизнь? — спросил он Уоллис, не в состоянии заставить себя назвать ее матерью. Он больше не знал, кем она ему доводится и какие чувства он к ней испытывает. Но он решил исполнить последнюю волю отца. Независимо от того, разорит это компанию или нет, он намеревался принять руководство и посвятить себя реализации той программы, которую задумал для нее Ной. Уж это-то он сумеет сделать. Внезапно до него донесся душераздирающий крик:
— Помогите!
Он в замешательстве обернулся к двери, но никого не увидел. Крик повторился и едва не оглушил его — он закрыл уши ладонями. Эл и Уоллис уставились на него как на безумного. Только тогда Джей понял, что женский крик звучал лишь у него в голове.
Это была Софи!
Кто-то пытался ее убить. В мелькающих вспышках воображения Джей видел, как она отчаянно отбивается от нападающего на нее человека, выкрикивая при этом его ими: «Джей, нет!» Он слышал, как свистит в воздухе топорик, и видел, как блестит его смертельное острие. Его ледоруб. Прелестное личико Софи исказила гримаса ужаса, когда дугообразное лезвие вонзилось в нее. Кровь брызнула фонтаном, а когда тупой конец топорика обрушился ей на голову, Джей нечеловеческим голосом зарычал:
— Софи!
— Что такое, Джей? Что с Софи?
— Вы хотите убить ее, — взревел он, обращаясь к Элу. — Вы подстраиваете так, чтобы я убил ее, программируете меня на это, — зачем?
— Нет, я не делаю ничего подобного. Клянусь! Я не знаю, как это происходит. Правда, твоя последняя энцефалограмма показала кое-какие отклонения, а под гипнозом проявились некоторые поведенческие изменения. Бог его знает. Я никогда не верил, но другого объяснения сейчас просто не нахожу: в результате стресса может возникнуть другая личность, второе «я», склонное к насилию...
Склонное к насилию второе «я»? Джей с трудом понимал, о чем говорил Эл.
— Джей, это может быть опасно. Ты можешь вернуться в прежнее состояние, — кричали ему вслед Эл и Уоллис, когда он, повернувшись, выскочил из кухни, но Джей не остановился, пока не добежал до собственной спальни. Распахнув дверцу гардероба, он рывком вытащил нижний ящик. Простыни полетели в разные стороны. Наконец он нашел то, что искал. Ледоруб был на месте, на том самом месте, куда его
