арабского купца, причем пришлось поторговаться – не столько от жадности, сколько по обычаю: арабские торговцы почти всегда завышали цену, и сбивать ее считалось едва ли не обрядом.
В этой торговой кипучей толчее так и тянуло что– нибудь купить для собственного удовольствия. Поэтому Светорада не удержалась, чтобы не войти в лавку меховщика, взглянула на связки темно– золотистого соболя и куницы, огладила пушистый лисий мех. Купец всячески обхаживал нарядную покупательницу:
– Сейчас хоть и жарко, красавица, но за теплом всегда грядет холод, а цены ныне, после того как купцы– русы навезли столько отменного товара, самые умеренные. Но когда русы уедут, цены обязательно поднимутся. И произойдет это, если учитывать нелады русов с эпархом,[55] весьма скоро. Так что не скупись.
Светорада почти не слушала его, поигрывая шелковистой шкуркой соболя. Меха из Руси всегда высоко ценились в Царьграде. А летом тут и впрямь можно было встретить приплывших из ее далекой родины торговцев. Это всегда волновало молодую женщину. Встретить своих, узнать вести с Руси… просто заговорить на родном языке… Светорада почувствовала, как заныло в душе. Молча вышла, не дослушав, что говорил торговец о ссоре русов с градоначальником.
Едва она прошла мимо гигантской бронзовой статуи языческой Геры, стоявшей на выходе с форума, как к ней привязался нахальный юродивый.
– Дай обол,[56] девка, тогда я замолю твой грех! – не то канючил, не то требовал он. – Блуд– то морской волной не смоешь, его отмолить надо.
Светорада хотела обойти убогого, но он прыгал рядом, скалился гнилыми зубами, да и воняло от него ужасно. К полоумным и на Руси было некое снисхождение, но в Константинополе, где к ним относились с религиозным почтением, и юродивые вели себя почти вызывающе. Обидеть такого наглеца считалось непозволительным, их терпели, к их разглагольствованиям прислушивались. Светорада замерла, слушая, как этот грязный бродяга говорит ей о блуде и морской волне… Поэтому, когда Сила уже хотел отпихнуть юродивого, княжна сдержала своего огромного древлянина, велев подать нищему монету. Тот довольно засмеялся:
– Так– так, добрым и Бог помогает. Вот только каждому надо помнить о Всевышнем. Ведь он единственный знает о всех тайных грехах.
Сила даже сплюнул от досады, что ему не разрешили наказать этого вонючего наглеца, а Светорада быстро поспешила прочь, в сторону Месы.
Меса была главной и самой роскошной улицей Константинополя. Неправдоподобно широкая среди храмов и дворцов, бурлящая многочисленной толпой магистраль устремлялась с востока на запад, от площади Августиона, через форумы Константина и Феодосия и дальше разветвлялась на два одинаковых бульвара, один из которых протянулся на юго– запад, к парадным Золотым воротам, а другой – на север, к воротам Харисия. И вдоль всей Месы стояли колоннады, статуи и прекрасные здания, били высокие фонтаны. В этот знойный августовский день горожане Царьграда не сидели дома – они гуляли под портиками[57] или собирались у храмов, заходили под колонны, где можно было выпить бокал вина, обменяться новостями с друзьями, поглазеть на прохожих. Порой мимо проезжали всадники в роскошных одеждах, шли отряды веститоров в блестящих доспехах, сильные рабы несли носилки, в которых с важным видом возлежали или сидели, словно изваяния, знатные патрикии.
Впереди на Месе показалась монументальная арка Феодосия с тремя проходами овальной формы: центральный – для колесниц и телег, боковые – для прохожих. И все равно здесь было скученно. Трое носилок загородили центральный проход: носильщики знатного сановника, сидевшего на кресле и державшего у груди лохматую собачку в бирюзовом ошейнике, стремились пройти первыми, а рядом, чуть ли не сталкиваясь с ними, протискивались с позолоченными паланкинами рабы, которые несли двух матрон, переговаривавшихся на ходу и нимало не заботившихся о том, что их ощутимо потряхивает, а слуги едва не лягают друг друга.
Светорада заметила Дорофее:
– Вот, а ты пеняла мне, что я хожу пешком, вместо того чтобы возлежать на носилках. Милая Дорофея, когда вы, ромеи, поймете, что все решают наша воля и желание, а не принятые традиции?
– Все надо делать как должно! – строго и назидательно произнесла ее наставница.
Но Светорада только смеялась в ответ:
– Что нам должно – это как поглядеть. Ведь если сам император Лев порой любит переодетым побродить по своей столице, разве его подданные не должны делать то же самое?
Дорофея предпочла промолчать. Что ж, Лев Философ был мудрым правителем, хотя и со своими странностями. Всему городу был известен случай, когда божественный базилевс вдруг решил вечером погулять переодетым по городским улицам, задержался допоздна и ночные обходчики, приняв его за бродягу, отправили светлейшую особу под надзор в одну из тюрем. Правда, там скоро разобрались, кто им попался, и базилевса освободили со всевозможными извинениями. Тем не менее в подражание божественному императору в Константинополе многие знатные особы стали предпочитать пешие прогулки. Дорофея не понимала этой прихоти, но принимала. Да и госпожа уже не была той восторженной девочкой, которая расспрашивала Дорофею об обычаях Византии. Она прижилась тут, стала почти патрикией, умеющей так вести себя с людьми, что ей кланялись и даже начинали подражать. А препозит Зенон как– то заметил, что, стремясь выглядеть не хуже красавицы Янтарной, жена проэдра Анимаиса стала покупать янтарь, способствуя распространению этой моды при дворе. И Дорофея с невольным уважением поглядела на свою госпожу, которой стремились подражать даже обитательницы ослепительного Палатия.
Светорада наверняка бы удивилась, узнав, что думает о ней ее ворчливая наставница. Но княжна сейчас была занята разглядыванием обновленной статуи Теодориха Великого. Бывший император был изображен сидящим на коне, с поднятой вверх правой рукой и с державой в левой. Смотрелось красиво и нарядно, хотя именно тут, на площади Феодосия, шли торги скотом, ощущался его запах, а с другой стороны форума доносились мучительные стоны очередного казнимого преступника. Светораде со слугами пришлось пробиваться сквозь толпу зевак, пришедших поглядеть на очередную экзекуцию. И тут же, на другой стороне площади, веселили зевак бродячие комедианты, а еще собирались философы, чтобы подискутировать по поводу догмата святой Троицы. Да, Константинополь, всегда переполненный людьми, представлял собой своеобразный людской муравейник с полумиллионом жителей – их здесь было так много, как ни в одном другом городе. И это не считая приезжих – арабов в чалмах, латинян в узких штанах и коротких накидках, длинноусых болгар в меховых шапках, евреев с пейсами, смуглых азиатов, воинственных кавказцев и множества иного люда, которого манили блеск и деловая суета столицы мира.
Светорада оглянулась на возвышавшиеся над строениями огромные арки акведука Валента, питавшие город водой. Благодаря водоснабжению в столице было много фонтанов, вода поступала в дома по трубам и обеспечивала работу канализации. Улицы полагалось убирать. Правда, канализационные отверстия были не везде: когда женщины приблизились к портовому кварталу у Золотого Рога, им пришлось переступать через кучи мусора, дома здесь не походили на дворцы, да и обитатели – портовые рабочие, грузчики, проститутки, моряки – выглядели далеко не презентабельно. Но у самого порта стояли мощные стены, защищавшие столицу, на башнях несли службу военные в блестящих шлемах, а большая гавань залива была запружена судами, мачты которых напоминали густой лес. Здесь, как всегда, царила не прекращавшаяся во время судоходства суета. По сходням вносили грузы, капитаны проверяли товары на судах, сновали лодчонки с пассажирами.
Светорада быстро определила, где находится прибывший из Херсонеса корабль, даже понаблюдала за его разгрузкой. Дорофее не нравилось в порту, ей претили дерзкие взгляды и шутки моряков. Вскоре она стала просить Светораду уйти отсюда, ныла, что уже проголодалась. Чтобы успокоить наставницу, княжна дала знак Силе, и тот купил для нее жареных каштанов, которые готовили тут на противнях монахи из соседней обители. Их поливали медом или оливковым маслом, как было принято в Константинополе, однако древлянин Сила не представлял себе, как можно есть такую гадость.
– Вот если бы маслицем умастить душистую краюху хлеба, – мечтательно произнес он, – а еще чуток присолить, да с лучком зеленым. Мммм… – Он даже прикрыл от удовольствия глаза.
Светорада тут же подхватила его мысль: мол, если хлеб такой пышный и душистый, как на Руси пекут, да с трещинками на корочке, а не как эти плоские сухие лепешки, какие тут продают, то… Они поговорили по– русски, затем понимающе переглянулись и кивнули друг другу – госпожа и ее охранник– раб. Оба
