– Куда мы идем? – спросила Ли, как только мужчина оказался к ней достаточно близко. Она не узнавала своего спасителя, а его спортивного покроя пиджак, солнечные очки и квадратный подбородок спокойствия не прибавили.
– Мне велено вызволить вас, мэм. Идемте сюда. Оглянувшись на беснующуюся позади толпу, Ли, вздохнув, выбрала меньшее из двух зол. Мужчина открыл дверь и быстро протолкнул Ли вперед, одновременно оттесняя журналистов, норовивших протиснуться в узкий коридорчик за дверью. Когда дверь захлопнулась, отрезав шум и крики, Ли, если бы у нее было время, вздохнула бы с облегчением. Она и забыла, как благословенна тишина.
Освещен коридор был слабо, и Ли ослепла от яркого солнца, когда ее спаситель открыл дверь на улицу в другом конце коридора. Тридцатипятиградусная жара навалилась на нее со всей тяжестью.
– Такси, мэм, – сказал мужчина, указывая на желтый автомобиль, скромно припаркованный у тротуара. Когда задняя дверь такси открылась, Ли увидела, что несколько репортеров выскочили из-за угла здания суда. Она побежала к машине, и когда добралась до нее, пот струился по ней ручьями.
– Доктор! – проревел кто-то позади нее. – Вы спите с Монтерой?
Ли еще садилась в машину, а водитель уже завел мотор. Когда Ли пришла в себя и повернула голову посмотреть, кто ее спутник, было уже поздно. Машина неслась по Хилл-стрит, а рядом с ней сидел человек, которого она меньше всего хотела сейчас видеть, а может, и никогда.
– Прости меня, Ли, – сказал Доусон. – Я пытался предупредить тебя, что может произойти.
Ли с размаху поставила между ними кейс. В такси воняло грязными ковриками и потом, но это было лучше, чем запах сидевшего рядом с ней человека. Кожа Доусона была бледной и влажной qt напряжения, глаза за стеклами очков от Армани казались огромными, но Ли не испытывала никакого сочувствия. Ее лицо пылало от гнева ничуть не меньше, чем от жары.
– Ты пытался предупредить, что собираешься выставить меня на публичное осмеяние? – спросила она. – Что ты собираешься вывалять в грязи мою профессиональную репутацию? Доусон, это окажется во всех газетах страны! Я стану посмешищем. Моя издательница, возможно, аннулирует договор со мной!
С безрассудным жестом, что было для него совершенно нехарактерно, Доусон нагнулся и достал букет цветов.
Ли была настолько поражена, что оттолкнула это воплощение смехотворной просьбы о примирении.
– Ты с ума сошел? Ты что, не понимаешь, насколько оскорбительны твои цветы? Я не хочу, чтобы мне устраивали ловушки, Доусон, особенно мой собственный жених!
– Все было не так, Ли. Я просил Клару не использовать это.
– Ну а она использовала! Что дает тебе прекрасный повод ее уволить. Она не выполнила прямого приказа.
Где-то в глубине души Ли понимала, что ведет себя по-детски, но ей было все равно. Увольнение было наименьшей карой, какую она могла придумать для Клары Санчес.
Доусон избегал ее взгляда. Ли увидела, как подпрыгнул его кадык, когда он сглотнул, и поняла, что еще не знает самого худшего.
– В чем дело? – спросила она, отталкивая его, когда он попытался взять ее за руку. – Говори, Доусон.
– Я велел Кларе не использовать это, если только ситуация не станет крайней, понимаешь? Я приказал ей ни под каким видом не пользоваться этой информацией, если только не настанет конец света. Я не знаю, что случилось. Должно быть, твои показания оказались настолько убедительными, что она решила – пришло время бросить бомбу.
Капля пота скатилась по его виску.
От ярости Ли даже не могла говорить. На глазах у нее выступили слезы, и на какое-то мгновение она подумала о том, чтобы выпрыгнуть из машины. Когда она наконец обрела дар речи, то голос дрожал от злости и неверия:
– Значит, вот как? Моя карьера и мой покой не имеют никакой ценности, просто это еще один гвоздь в крышку гроба Ника Монтеры?
– Все имеет ценность, Ли, и в первую очередь наши отношения. Я все продумал. Мы устроим пресс- конференцию и вместе покажем, что мы заодно. Я подниму вопрос о тактике Клары. Я категорически заявлю, что ничему не верю, ни единому слову. Мы объявим дату нашей свадьбы, расскажем о наших планах…
– Свадьбы не будет, Доусон. Пораженный, он подался к ней:
– Ли, прошу тебя! Ты это не серьезно?
И внезапно Ли поняла, в чем дело и в чем всегда было дело. Сожаление в глазах ее жениха не имело никакого отношения к чувству вины за содеянное. Он искал ее прощения не потому, что причинил ей боль. Он пытался избежать собственной боли – боли, связанной с потерей ее, Ли, и социального статуса, который она несет с собой. Социопат действует в своих интересах, часто не задумываясь и не сожалея о том, чего это будет стоить другим людям. Ника Монтеру можно было оправдать тем, что он пережил в детстве. Интересно, а как мог бы оправдаться Доусон?
– Вполне серьезно. – Голос Ли смягчился и сделался печальным, когда она осознала, как глубоко ее это поразило. – Даже если бы я смогла простить тебя, Доусон, у нас все равно ничего бы не вышло. Я не хочу становиться женой окружного прокурора. Я не хочу жить исключительно твоими интересами. Я не собираюсь жертвовать всем ради твоей карьеры.
В его глазах закипел гнев.
– Но ради него ты все это отшвырнула?
Теперь Ли поняла, что еще им двигало. Ревность, как она и подозревала.
– Я ничего не отшвырнула ради него. Я взялась за это дело, потому что ты убедил меня. Это было моей
