своими копьями. До действий, однако, не дошло, и к полудню мы вместе с капитаном спокойно вернулись на борт. Едва мы добрались до корабля, как кто-то из морских пехотинцев, оставшихся на берегу под командой лейтенанта, выстрелил, вызвав смятение среди туземцев. Вскоре они, однако, успокоились и снова появились на берегу. Когда в 3 часа наши люди вернулись на борт пообедать, выяснилось, что сами индейцы были виноваты в переполохе. Один из них разозлил нашего офицера непристойным жестом, который здесь считается вызывающим. Подобное происходило и накануне, поэтому лейтенант, как вчера капитан, ответил зарядом дроби. Дикарь был ранен в ногу и уполз в кусты, за ним последовали и его земляки. Они, наверное, взялись бы за оружие, если бы их вовремя не успокоил миролюбиво настроенный старик.
Вечером мы опять сошли на берег и по пути забросили сеть в надежде на удачный лов. Однако пришло не более полуцентнера рыбы. На месте высадки, где мы поначалу встретили всего несколько человек, скоро собралась довольно большая толпа. Большинство было без оружия, некоторые, откликнувшись на наше требование, бросили оружие в кусты. На закате они опять исчезли; однако несколько человек, к нашему удивлению, все еще оставались с нами. Наконец и они показали, что хотели бы уйти, и, как только поняли намек, что мы то не собираемся их задерживать ни на минуту, ушли все до единого. Было ли в таком поведении что-то церемонное, как будто они считали невежливым оставлять на своей земле чужеземцев без своего общества? Для подобного толкования надо, конечно, предполагать наличие у них таких понятий о поведении и внешних приличиях, которые во всех других отношениях не очень соответствуют весьма низкому уровню цивилизации у этого народа.
На следующее утро доктор Спаррман, мой отец и я опять отправились на берег, к западной стороне гавани, и там поднялись к подножию крутой горы, где группа матросов должна была грузить балласт. В этом месте волны так сильно били о берег, что мы не смогли подойти к нему на шлюпках, а прошли через колосу прибоя вброд. Заниматься сбором новых растений в этом месте тоже было не очень удобно; все время грозила опасность сломать себе шею, и мы действительно не раз скользили по крутому склону горы. Все же помимо многих трав нам удалось найти некоторые породы минералов.
Гора эта по большей части состоит из слоистого глинозема, очень мягкого и легко выветривающегося. В нем содержатся частицы черного песчаника и вещество, напоминающее
Островитяне по этому случаю угостили нас фикусовыми листьями, которые завертываются в листы банана и с помощью горячих камней пекутся, или, вернее, тушатся, в земле; они получаются довольно вкусные и напоминают шпинат. Затем нам дали два больших банана дикорастущего вида, так что мы имели удовольствие убедиться, что и для сего народа гостеприимство — отнюдь не чуждая добродетель. Этими лакомствами нас угощали женщины и дети. До сих пор они не отваживались подходить так близко. Правда, они и теперь все еще держались крайне пугливо; стоило нам пристально на них посмотреть, как они убегали прочь, над чем мужчины всякий раз от души смеялись. Но с нас было достаточно пока и того, что они хоть немного преодолели прежнюю робость.
Некоторые из этих женщин были на вид весьма приветливы, но в большинстве своем казались мрачными и печальными. Как и мужчины, они носили в качестве украшения ушные кольца и ожерелья, а замужние женщины — шапочки, плетенные из травы. У большинства в ноздри был воткнут для украшения округло-продолговатый кусок белого камня. Когда мы им дарили стеклянные бусы, гвоздь, ленту или что- либо еще, они не хотели ничего брать руками, а просили, чтобы мы это положили на землю, и лишь потом брали с помощью зеленого листа. Было ли это суеверной причудой, проявлением чистоплотности или какой-то особой вежливостью, сказать не берусь. К полудню все они разошлись по своим домам, расположенным главным образом на горе, а мы с матросами вернулись на борт.
После полудня опять ловили рыбу, однако без особого успеха; после всех попыток поймали всего несколько дюжин. Затем мы вышли на берег, но, поскольку там находились индейцы, не рискнули пойти в лес, а довольствовались лишь тем, что поискали на опушке растения и заодно узнали еще немного здешний язык.
На следующее утро мы еще раз посетили то же самое место, где наши люди грузили балласт. Несмотря на жару, мы несколько часов лазили по скалам, но нашли мало интересного. С вожделением взирали мы на более густой лес вверху, однако, опасаясь индейцев, не решались отправиться туда на поиски ботанических сокровищ. На обратном пути мы обнаружили горячий источник, бивший из скал неподалеку от берега. У нас не было с собой термометра, но на ощупь температура воды показалась довольно высокой; я, например, мог продержать в ней палец не дольше секунды.
Как только мы в полдень вернулись на корабль, туда с места водозабора прибыл капитан, а с ним индеец. Это был тот самый юноша, который еще при нашем прибытии выказал столько хладнокровия и спокойного мужества: он был единственный из более чем двухсот своих соплеменников, кто остался стоять в своем каноэ, когда выстрелили пушки и все остальные от страха попрыгали в воду. Он сказал, что его зовут Фанокко, и пожелал узнать наши имена, после чего попытался, как умел, повторить их и запомнить. Однако, как и всем другим его землякам, его органам речи не хватало той подвижности, которая в столь удивительной степени присуща была малликольцам. Поэтому нам пришлось произнести для него наши имена мягче, как это делали таитяне. У него были приятные черты лица, глаза большие, живые, весь его вид говорил о веселости, бодрости и смышлености.
Последнее можно подтвердить таким примером. Мой отец и капитан Кук, изучая слова здешнего языка, записали совершенно разные выражения, каждое из которых обозначало небо. Чтобы выяснить наконец, какое название правильное, они обратились к Фанокко. Тот, ни секунды не задумываясь, поднял правую руку и назвал одно слово, затеи провел под ней другой рукой и произнес второе спорное слово, дав при этом понять, что верхняя рука означает собственно небо, а другая — облака, которые движутся под ним. Таким же простым и ясным образом он сообщил нам названия окрестных островов. Тот, где капитану Куку так не повезло в общении с туземцами и откуда мы как раз приплыли сюда, он назвал Ирроманга [Эроманга]. Низкий остров, который мы миновали но пути, назывался Иммер [Анива], высокий остров, который мы в это же время видели к востоку от Танны,— Ирронан [Футуна], а третий, лежащий к югу, еще не замеченный нами — Анаттом [Анейтьюм].
Островитяне, должно быть, обеспокоились отсутствием доброго Фанокко, ибо вскорости несколько человек подплыли к кораблю в каноэ и в немалой тревоге спросили про него. Услышав это, он выглянул из окна каюты, крикнул им несколько слов, и они вернулись на берег. Через некоторое время они появились опять и привезли ему петуха, сахарного тростника и кокосовых орехов, которые он, как благодарный гость, подарил хозяину — капитану.
Затем мы сели с ним вместе за стол. Фанокко попробовал свиной солонины, но одного куска оказалось с него довольно. Жареный и вареный ямс пришелся ему больше по вкусу, но вообще он ел очень умеренно. На закуску подали нечто вроде торта, который ему очень понравился, хотя блюдо было приготовлено всего только из печеных, да к тому же зачервивевших сушеных яблок. Мы предложили ему также стакан вина; он хоть и выпил его без отвращения, но второго не захотел. За столом Фанокко держал себя весьма учтиво и достойно. Единственное, что нам не совсем понравилось в его манерах, было обыкновение употреблять в качестве вилки тростниковую палочку, которая была воткнута в его волосы, а потом опять почесывать ею голову. Поскольку у него была изысканнейшая по здешней моде прическа à
