честность островитян была безупречной.
То и дело они удивляли нас своими способностями в плавании. Корабль стоял в доброй миле от берега, тем не менее они подплывали к нам толпами, держали одной рукой над водой куски коричневой материи, а другой гребли. Таким же столь же трудным, сколь и искусным манером они доставляли копья и палицы. Лишь оружие из казуарины оказалось слишком тяжелым, чтобы транспортировать его подобным образом.
После полудня мы опять сели в шлюпку и высадились милях в двух от места, где набиралась вода; там, на западной стороне, залив оканчивался у выступающего мыса. Капитан Кук сделал для пользы будущих мореплавателей несколько чертежей этого пригодного для якорной стоянки места, а мы занялись другими поисками. Неподалеку от берега находилась большая неровная скала не менее 10 футов шириной; она состояла из серого плотнозернистого роговика, усеянного кристаллами граната размером со шляпку гвоздя. Это открытие укрепило нас в предположении, что здесь могут находиться ценные и полезные минералы[507]. Мы убедились также в отсутствии каких бы то ни было продуктов вулканической деятельности, встречавшихся нам на всех других островах Южного моря.
Довольно густые заросли вдоль берега втянули нас в ботаническую экскурсию, в ходе которой мы встретили несколько молодых хлебных деревьев без плодов. Похоже было, что их никак не возделывали и они росли совершенно дико. Неподалеку мы нашли новую разновидность гренадиллы, или пассифлоры, которая привлекла тем большее наше внимание, что все до сих пор известные виды этого многочисленного семейства встречались лишь в Америке[508].
Я потерял своих спутников и вышел к песчаной ложбине, по обеим сторонам поросшей вьюнками и пахучим кустарником; судя по всему, она была высохшим ложем дождевого потока. Эта дорога привела меня к трем хижинам, стоявшим рядом в тени кокосовых пальм. Перед одной из них сидел мужчина средних лет, ему на колени положила голову девочка лет восьми-десяти. Мое появление несколько его смутило, но он скоро пришел в себя и продолжил свое занятие; заключалось оно в том, что он подрезал девочке волосы острым куском красивого прозрачного кварца. Оба очень обрадовались, когда я подарил им несколько бусинок черного стекла, и не проявили ни малейшего беспокойства, когда я прошел к двум соседним хижинам.
Эти хижины стояли очень близко друг от друга; пространство между ними, часть которого была огорожена, не превышало 10 футов. Там я увидел трех женщин, одну средних лет, другую помоложе; они как раз собирались разводить огонь под глиняным горшком, вроде того, о каком я уже рассказывал выше. Увидев меня, они знаками показали, чтобы я уходил; но мне хотелось поближе познакомиться с их способом приготовления пищи, поэтому я, не обращая внимания на знаки, приблизился и увидел в горшке сухую траву и зеленые листья, в кои завернуто несколько клубней ямса. Значит, клубни пеклись в горшке примерно так же, как у таитян под землей, с помощью горячих камней, Они никак не хотели, чтобы я рассмотрел все это как следует, и жестами прогоняли меня. Показав на хижину, они несколько раз провели пальцем возле шеи, как бы давая понять, что их наверняка удавят, если увидят с чужестранцем. Эти знаки показались мне слишком определенными и серьезными, чтобы ими пренебрегать, поэтому я только заглянул в хижины, которые были совершенно пусты, и ушел в лес, где встретил доктора Спаррмана. По его мнению, я неверно истолковал смысл этих знаков и стоило попытаться еще раз. Поэтому мы оба вернулись к хижинам. Женщины были на том же месте. Хотя небольшой подарок в виде стеклянных бусинок их очень обрадовал, они не перестали бояться и делали мне те же знаки. К тому же казалось, будто они с жалобным видом просят сейчас не усугублять их смущение. Мы опять удалились, и я не вижу причин сомневаться в правильности своей первой догадки.
Тем временем нас догнали остальные наши товарищи и сказали, что очень хотят пить. Не стоило рассказывать им историю с женщинами; любопытство наверняка побудило бы их предпринять новую попытку, что для бедных женщин могло окончиться весьма печально. Поэтому мы повели их отсюда к мужчине, который все еще стриг волосы своей дочери, и показали ему, что хотим пить. Он не только сразу понял нас, но и показал на дерево: это должно было означать, что мы там кое-что найдем. Действительно, на нижней ветке висели двенадцать больших кокосовых скорлуп, полных воды. Этот способ хранить воду маленькими порциями свидетельствует, на мой взгляд, о ее нехватке. Тем не менее мы не задумываясь сполна утолили свою жажду и вознаградили его за это куском таитянской материи, чем он был вполне удовлетворен.
После этого мы разбились на две группы, и одна пошла дальше по суше, другая в лодке вернулась к месту, где брали воду. Я присоединился к первой и по пути подстрелил несколько птиц новых видов, коих много на острове. Мы встретили здесь также обыкновенную европейскую ворону.
У места, где брали воду, собралось много индейцев. Некоторые за кусок таитянской материи перенесли наших людей через воду в шлюпку на довольно большое расстояние. Здесь было также несколько женщин, которые, не боясь своих мужей, подходили к нам и, похоже, были довольны, когда матросы с ними любезничали. Обычно они знаками звали их за собой в заросли, но, когда счастливый избранник пытался следовать за какой-нибудь, та убегала, так что ее было не догнать, и храбро смеялась над обманутым Адонисом[509]. В самом деле, за все время, пока мы находились на острове, ни одна женщина не вступила с европейцами в сколь-либо непристойные отношения, а их кажущаяся любезность всякий раз оборачивалась лишь вполне приличной веселой шуткой.
Вскоре после нашего возвращения на борт писец прислал капитану рыбу, которую индеец только что убил копьем и продал за кусок таитянской материи. Это был новый вид, и посему я незамедлительно решил зарисовать ее и описать. Принадлежала она к семейству, которое кавалер фон Линией называет
Сразу же после еды мы пораньше пошли спать, чтобы с восходом солнца отправиться снова на берег. Однако уже в три часа ночи мой отец проснулся от очень неприятного ощущения; руки и ноги у него как бы онемели, а когда он попытался встать, то из-за сильного головокружения едва мог удержаться на ногах. Он выполз еле-еле, чтобы пожаловаться на недомогание доктору Спаррману, который спал в рулевой рубке. Каюта капитана Кука была отделена от нее лишь тонкой перегородкой. Тот проснулся тоже, почувствовал такой же приступ, как и мой отец, и, когда поднялся с кровати, ему пришлось за что-то держаться, чтобы устоять на ногах. Мне было ничуть не лучше, но я продолжал спать, потеряв сознание. Моего отца это встревожило, он подошел к моей постели, силой привел меня в чувство, и лишь тут я ощутил, до чего мне худо. Мы добрались до большой каюты и послали за нашим врачом господином Паттеном. Он нашел нас действительно в плачевном состоянии: мертвенно-бледных, крайне слабых; грудь тяжко теснило, все члены онемели, будто совсем лишились чувствительности. Первым делом были применены рвотные средства. Мне и моему отцу они помогли, на капитана же Кука почти не подействовали. Затем мы приняли потогонное и снова легли в постель.
В 8 часов мы встали, все еще чувствуя головокружение и тяжесть. Сам я, однако, решил, что уже достаточно пришел в себя и могу все утро провести за своими занятиями. Я зарисовал 6 пли 8 растений, а также птиц, которых мы принесли с последней прогулки. Доктор Спаррман тем временем отправился на берег, чтобы набрать их побольше. В полдень мой отец попробовал выйти из каюты па свежий воздух и поговорить с индейцами, которые прибыли па корабль. Увидев рыбу, висевшую над палубой, они знаками сразу дали понять, что она причиняет боли в животе; они также, закрыв глаза, положили голову на ладонь, показывая, что она вызывает сон, онемение и, наконец, даже смерть. Хотя все это совпадало с нашим опытом, было все же не исключено, что они нарочно рисуют дело в мрачных красках, дабы выманить у нас рыбу. Мы предложили им ее, однако они отказались с крайним отвращением: выставили перед собой ладони и откинули назад головы. Они даже попросили нас поскорее бросить ее в море. Мы, однако, решили, что лучше будет сохранить ее в спирте.
Днем мне пришлось пожалеть, что, не посчитавшись с болезнью, проработал все утро. Я вдруг
