корабля и не брал на себя смелости определять, какие мы поднимали или убирали паруса в штормовую погоду, сколько делали поворотов, чтобы обогнуть мыс, и как часто судно отказывалось подчиняться нашему Палинуру[10]. Опущены также данные о пеленгах, положении и удаленности мысов, горных вершин, холмов, высот, заливов, гаваней и бухт, равно как и результаты наших наблюдений в различные часы дня, поскольку такого рода важные подробности интересуют лишь моряков.
История первого кругосветного плавания капитана Кука[11] читалась с большим интересом, однако здесь, в Англии, к ней отнеслись с неодобрением, я бы даже сказал чуть ли не с презрением. Написал ее человек, который сам в путешествии не участвовал, и столь плохой прием, видимо, был связан с фактическими неточностями, обилием ненужных отклонений от темы и софистическими принципами автора, хотя по-настоящему судить об этом могли лишь немногие читатели.
Занятость капитана Кука и его неутомимая страсть к открытиям помешали ему и на сей раз самому заняться публикацией своего дневника; ему опять пришлось воспользоваться услугами посредника, который вместо него обращался к читателю. Но прискорбно не только это; описание д-ра Хауксуорта имеет еще один общий недостаток с предыдущим: из него на французский манер были удалены некоторые подробности и замечания, по той или иной причине показавшиеся невыгодными. По распоряжению свыше с острова Хуан-Фернандес словно ветром сдуло господина Бугенвиля, равно как и были вынуждены замолчать английские пушки, когда «Индевр» обстрелял португальскую крепость на Мадейре[12]. Не углубляясь в сравнение, хочу лишь заметить: не видно ли уже из сказанного, сколь достоверным может быть описание путешествия, подвергнутое перед публикацией подобной цензуре и искажениям!
В этом веке философы, весьма недовольные тем, что разные путешественники якобы противоречили друг другу, стали избирать себе определенных авторов, которым соглашались верить, а все остальные свидетельства считали вымыслом. Не обладая достаточными знаниями, они разыгрывали из себя судей, объявляли достоверными какие-либо определенные утверждения (которые к тому же переиначивали по собственному разумению) и выстраивали, таким образом, системы на первый взгляд броские, но при более внимательном рассмотрении обманчивые, словно лживый сон. Наконец ученым надоели декламации и софистика, они громогласно заявили, что желают только фактов. Их желание было исполнено; со всех частей света стали доставляться факты, однако их наука от этого не выиграла. Перед ними оказались сваленные в кучу отдельные несвязанные части, из которых, как ни старайся, не составлялось целого; до нелепости гоняясь за фактами, они забыли про всякую другую цель и утеряли способность выявлять и обобщать хотя бы одну-единственную мысль. Так некоторые микрологи[13] всю жизнь посвящают анатомии комара, не делая ни малейших выводов, которые касались бы человека и животных. К тому же два путешественника редко видят одинаково один и тот же предмет, каждый расскажет о нем по-разному, в зависимости от своих ощущений и образа мыслей. Так что следует познакомиться с наблюдателем, прежде чем пользоваться его сведениями. Путешественник, отвечающий всем требованиям, как я это понимаю, должен быть достаточно правдив, чтобы видеть вещи правильно и в их истинном свете, но также и достаточно проницателен, чтобы сопоставлять свои наблюдения, извлекать из них общие выводы и таким образом пролагать себе и своим читателям путь к новым открытиям и будущим исследованиям.
С подобным взглядом на вещи я отправился в последнее кругосветное плавание и собирал, насколько это позволяли время, обстоятельства и силы, материал для данного труда. Я всегда старался связать воедино мысли, порожденные различными событиями. При этом я хотел по возможности многогранно показать человеческую природу и возвыситься мыслью до уровня, на котором мы обретаем более широкую перспективу и можем восхититься путями провидения. Конечно, теперь весь вопрос в том, насколько мне удалась или не удалась эта попытка; надеюсь, однако, что мои добрые намерения будут поняты. Порой я следовал велениям своего сердца и рассказывал о собственных чувствах; ведь и я не свободен от человеческих слабостей — так пусть мои читатели хотя бы знают, как окрашено стекло, через которое я смотрел. Во всяком случае, могу сказать, что взгляд мой не был угрюмым и мрачным. Все народы Земли в равной мере могли рассчитывать на мою доброжелательность. Этого я придерживался всегда. Я считал, что у других людей такие же права, как и у меня, мне хотелось, чтобы написанное мной служило общему благу и моя похвала, как и мое неодобрение, были независимы от национальных предрассудков, какими бы словами они ни прикрывались.
Наше мнение о произведении литературы и удовольствие, которое мы получаем от него, определяются не только богатством содержания, но и чистотой и благородством стиля. В самом деле, надо быть лишенным всякого вкуса и непосредственного чувства, чтобы живому повествованию предпочесть вялое и скучное. Правда, с некоторых пор изяществу стиля уделяется столь преувеличенное внимание и им так часто злоупотребляют, что иные писатели стали надеяться исключительно на легкость и живость своего языка, меньше всего заботясь о сути рассказа, а в конечном счете обманывают читателя пустыми, плоскими поделками, лишенными вдохновения, мысли и поучительности. Возможно, такие господа и заслужат рукоплескания любителей виртуозности —
Думаю, однако, что большая и лучшая часть читателей, заинтересованная новизной или полезностью содержания, согласится в какой-то степени извинить несовершенства стиля. Мне хотелось быть ясным и понятным. Только на этом я и сосредоточил свое внимание. Так что я надеюсь на снисходительность, если будут замечены погрешности, не слишком существенные.
Карту, на которой показаны наши открытия и проделанный нами путь, я составил с большим тщанием по самым достоверным материалам, указанным на полях[15]. Чтобы немецкая публика могла заодно с моим описанием путешествия сразу же, без дополнительных расходов, познакомиться и со свидетельствами капитана Кука, я включил в это немецкое издание наиболее существенные места из упомянутых его дневников. Однако эти добавления, если не считать некоторых мест вступительной части, касаются лишь немногих случаев, коим я либо не был свидетелем сам, либо наблюдал их с другой точки зрения. Подобные места выделены кавычками. Таким путем я старался сослужить своим землякам службу, в которой не нуждается избалованная английская публика.
На этом я мог бы закончить свое предисловие, но хочу еще рассказать читателю о воспитании и имуществе, которые получил в Англии таитянин О-Маи[16]. В ограниченных рамках предисловия я могу коснуться лишь вкратце вещей, достойных, вообще говоря, послужить материалом для целой книги, если бы мне когда-нибудь вздумалось отделить от мякины подлинно философское зерно. К О-Маи в Англии относились то как к очень глупому, то как к очень умному человеку — это зависело от того, кто о нем судил. Его язык, лишенный грубых согласных и все слова которого оканчивались на гласные, сделал его органы речи столь малоподвижными, что он совсем не мог выговаривать более сложные английские звуки; из этого физического недостатка или скорее недостатка навыка порой делали, однако, неверные выводы. Едва О-Маи попал в Англию, как его стали знакомить с обществом, с бурными увеселениями сладострастной столицы, ввели в блистательный круг высшей придворной аристократии. Естественно, на него произвела впечатление светская непринужденность, которая особенно красит жизнь здешнего общества; он усвоил манеры, занятия и забавы нового окружения, нередко выказывая быстроту разума и живость воображения. Чтобы дать представление о его способностях, скажу лишь, что он весьма многого достиг в шахматах. Однако, сбитый с толку разнообразием впечатлений, он не сумел сосредоточиться на вещах, которые по возвращении могли бы принести пользу ему и его землякам. Он не составил никакого общего понятия о системе нашей цивилизации, а значит, не мог и воспользоваться ее достижениями на благо своей родины. Восхищенный красотой, симметрией, благозвучием, роскошью, он привык подчиняться зову своих чувств и ублаготворять их. В водовороте удовольствий у него не оставалось даже минуты, чтобы подумать о будущем, и, поскольку в нем не было истинного величия духа, как в Тупайе[17], который на его месте несомненно руководствовался бы своими планами, его разум оставался нетронутым. Возможно, он зачастую и хотел бы получить какие-то знания о нашем земледелии, наших искусствах и мануфактурах, но не нашлось доброжелательного наставника, который пожелал бы удовлетворить эту потребность, более того, улучшить его нравственность, привить ему наши возвышенные представления о добродетелях, внушить
