сузившихся границах он выглядел достаточно внушительным, чтобы привлечь внимание последующих мореплавателей. Таким образом, мы собирались проплыть по еще не исследованной части этого моря, пройти, несмотря на зимнее время, между 50° и 40° южной широты на восток с целью открытия новых земель. Многие из нас отправились в это опасное плавание, твердо уверенные, что мы скоро найдем берега этого Южного материка, природные богатства которого будут наградой за все перенесенные труды и лишения. Однако капитан Кук и некоторые другие, исходя из опыта как предыдущего плавания, так и этого, не слишком надеялись открыть новые земли и даже сомневались, существует ли вообще такой Южный материк.
На следующее утро в 8 часов мы еще находились у выхода из пролива и по-прежнему видели высокие, покрытые снегом горы Южного острова. Несмотря на такой зимний вид, погода здесь была ясной и мягкой, термометр в тени показывал 51° [10,6°С]. Большие стада китов проплывали мимо корабля; в большинстве своем они были совсем черными, с белым пятном перед задним спинным плавником. Мы выстрелили и попали одному в голову так точно, что он уже не мог нырнуть, а начал сильно биться на поверхности воды, окрасившейся кровью. Он имел на вид около 9 футов в длину, тело у него было узкое, а голова тупая, поэтому наши матросы назвали его
«Днем капитан и астроном хотели завести хронометры, но никто не смог повернуть шпиндель в хронометре господина Арнольда, поэтому пришлось его спустить».
С тех пор как земля скрылась из виду, вокруг корабля продолжали летать бесчисленные стаи альбатросов трех различных видов. Наиболее распространенный и многочисленный вид имел неодинаковую окраску, что мы объясняли разным возрастом птиц. Самые старшие — совсем белые, у тех, что помоложе, часть перьев коричневая, самые молодые — целиком коричневые. Некоторые из наших матросов, прежде ходившие в Ост-Индию, говорили своим товарищам, что по сравнению с трудностями, которые довелось испытать нам, плавание в Ост-Индию просто пустяк. Они рассказывали также, как хорошо, между прочим, живут в таких плаваниях капитаны, и, перекинувшись разными анекдотами и шуточками на эту тему, позабавились наконец мыслью, что отлетевшие души всех этих капитанов в расплату за свои былые роскошества превратились теперь в этих вот альбатросов и вынуждены летать по Южному морю, куда при жизни они остерегались заходить. Теперь им приходится бедствовать, почувствовав себя игрушкою бурь и волн, от которых в своих каютах они обычно не особенно страдали. Эта шутливая и не лишенная поэтичности выдумка может служить подтверждением тому, что я говорил выше о своеобразном нраве моряков.
Офицеры, которым после свежей новозеландской пищи не захотелось опять есть солонину, приказали убить свою черную собаку и половину мяса послали капитану. Нам зажарили кострец, и так мы впервые отведали собачьего мяса. На вкус оно напоминало баранину настолько, что нельзя было заметить ни малейшей разницы. Для наших холодных краев, где принято питаться мясом и где мясная пища, видимо, необходима человеку по природе, поистине странно это иудейское предубеждение против собачьего мяса, тогда как мы не задумываясь едим мясо самого грязного из животных — свиньи. Если учесть, что собаки размножаются быстро, можно сказать, что природа создала их специально для того, чтобы они служили нам пищей. Возможно, кому-то покажется, что трудно убивать и есть наших собак ввиду их природных способностей. Однако не следует забывать, что сами эти способности и преданность их нам являются лишь результатом нашего же воспитания! В Новой Зеландии и, по рассказам, также на островах Южного моря, между тропиками, собаки — самые глупые и ограниченные животные, каких только можно себе представить. Они там кажутся ничуть не умнее и не ученее наших овец, которых принято считать символом ограниченности и глупости. В Новой Зеландии собак кормят рыбой, на других островах — фруктами и растениями. Возможно, это сказывается на их природе, возможно также, что воспитание порождает новые инстинкты. Новозеландские собаки получают в пищу то, что остается после хозяев, в том числе и кости других собак; таким образом уже щенки у них становятся пожирателями себе подобных. У нас на борту жила одна молодая новозеландская собака. До того как мы ее купили, она не пробовала еще ничего, кроме материнского молока; тем не менее она с великой жадностью поела в тот день собачьего жаркого, сожрав и мясо, и кости, тогда как другие, европейского типа собаки, которых мы взяли на мысе Доброй Надежды, не притронулись к ним, не говоря уже о том, чтобы их поесть.
До 16-го мы держали курс все время на юго-восток, постоянно окруженные буревестниками и альбатросами; иногда можно было увидеть и отдельных серых чаек (
23-го ветер и погода помягчели. Капитан Фюрно воспользовался этим, а также соседством обоих кораблей, чтобы подняться к нам на борт и отобедать с нами. Он сообщил капитану, что его люди чувствуют себя хорошо, исключая одного-двух человек, которым пришлось расплачиваться за общение с нездоровыми женщинами. Это известие было нам особенно неприятно, ибо из него следовало, что отвратительная болезнь достигла уже и Новой Зеландии, поскольку нигде больше наши люди заразиться не могли. Ввиду страшных последствий, какие эта пагуба могла иметь для новозеландцев, мы сочли необходимым всерьез разобраться, не занесена ли она европейцами, и если да, то при каких обстоятельствах? Первооткрыватель этой земли, Абель Янсен Тасман, пришел сюда в 1642 году. Однако он не завязал с местными, жителями никаких дружественных отношений, очень даже вероятно, что никто из его людей не сходил на берег. Следующим мореплавателем, который более чем сто лет спустя, в 1769 и 1770 годах, посетил Новую Зеландию, был капитан Пондишери, миновал Малаккский пролив, стал на якорь возле островов Общества, где некоторые его люди подхватили заразу. Но поскольку плавание от этих островов до Новой Зеландии заняло почти два месяца, у врача было достаточно времени, чтобы совершенно вылечить больных, и к моменту прибытия туда он заверил капитана, что ни у кого из них не осталось ни малейшего следа болезни. Несмотря на это, капитан Кук из предосторожности не отпускал на берег никого, кто проходил курс лечения, опасаясь, как бы в их теле не остались скрытые следы этой заразы. А чтобы исключить всякую возможность передать ее невинному народу, на борт не допускалась ни одна женщина. Третьим европейцем, посетившим Новую Зеландию, был французский мореплаватель капитан Сюрвиль. Он вышел в плавание на корабле «Сен Жан ле Баптист» из Пондишери, миновал Малаккский пролив, стал на якорь возле островов Ваши [Батан], прошел мимо Манилы, открыл к юго-востоку от Новой Британии, под 101/2° [южной] широты и 158° восточной долготы, землю, которой дал название Порт-Сюрвиль, и затем направился к Новой Зеландии. Оттуда он по торговым делам пошел в Кальяо в Южной Америке, но там утонул при попытке выйти на берег, а поскольку вместе с ним оказались потерянными все его бумаги, корабль задерживали почти два года, после чего отослали обратно во Францию со всеми товарами.
Господин Сюрвиль 9 декабря 1769 года находился в бухте Даутлесс [Лopистoн] в Новой Зеландии и видел, как мимо проплывал «Индевр». Но капитан Кук не мог видеть французский корабль, который стоял на якоре за горой[232]. Что там делал господин Сюрвиль и какие у него были отношения с местными жителями, я не знаю, однако бухта Даутлесс находится так далеко от пролива Королевы Шарлотты, что жители этих двух мест вряд ли могли общаться друг с другом. Следовательно, даже если предположить, что команда господина Сюрвиля занесла болезнь в бухту Даутлесс, остается непонятным, как она могла бы распространиться оттуда так далеко на юг. То же самое можно сказать и о господине Марионе и о капитане Крозе, двух французских мореплавателях, чьи путешествия 1772 года я упоминал выше, поскольку общение, которое имели их команды с туземцами, ограничивалось только бухтой Островов [Бен-оф-Айлеидс] на самой северной оконечности Северного острова, то есть также весьма
