– Но как ты попала туда? О, дьявол! Не на моем ли джипе?
Чейс испытывал все возрастающее раздражение.
Она виновато взглянула на него, но вовсе не собиралась тушеваться перед его осуждающим голосом.
– Ну, да... Я же не могла столько пройти пешком.
– О чем ты думала?
– Никто не узнал меня. Я переоделась мужчиной.
– О, это великолепно! – Чейс попытался представить себе эту картинку. – Переодетая рыжая девица за рулем моего джипа! Это бросится в глаза любому!
Она глубоко вздохнула, теряя спокойствие.
– Я оставила машину в переулке. Никто меня не видел.
Чейс вновь посмотрел вокруг себя. Во что она превратила его дом?! Не говоря уж о его собственной жизни в последние дни. Энни оказалась пушечным ядром, разрушившим все, что он до этого считал самым важным, она сломала стены его, казалось, такой надежной крепости.
– Я предупреждал тебя не хозяйничать в моем доме, так? О чем ты, черт возьми, думала, вытворяя эти безобразия?
– Я только хотела украсить немного... Думала, когда ты увидишь, тебе понравится.
– Понравится? Разве ты не знаешь, что нельзя врываться к людям в дом и перестраивать их жизнь? Ты не имеешь на это никакого права!
Она стала закрывать шкаф – сначала осторожно, а потом громко хлопнула дверцей. Слезы брызнули из ее глаз.
– Я работала день и ночь, чтобы привести все в порядок, а ты не оценил этого.
Ее обиженный голос тронул Чейса. Но ему так не хотелось попасться в ловушку эмоций. Он снова начинал злиться, и, как ни странно, ему это нравилось. Злость, оказывается, намного приятнее, чем страх, который он испытал, решив, что Энни мертва. Или идиотская сентиментальность, нахлынувшая на него в спальне...
– Не оценил? – произнес он медленно, стараясь следовать ходу ее мыслей. – Ты украла мою машину, прокатилась через весь город, потом завалила мой дом цветами – так, что я не узнал его. Потом ты что-то вынюхивала в моей спальне, залезла в места, где тебе абсолютно нечего делать, и, наконец, едва не угробилась. Называй меня бесчувственной скотиной, но нет – я не знаю, как оценить это.
Энни старалась успокоиться. В конце концов он прав. Она сделала все против его воли. Она ведь в глубине души предвидела, что он рассердится. Чего она действительно не ожидала, так это всплеска его нежности после того, как он спас ее. Ей никогда не забыть его голос в тот момент. Если бы он не волновался, не был так неописуемо ласков, возможно, ей не было бы так больно сейчас. О Господи, как же ей плохо!
– Чего ты действительно хочешь, я знаю, – это избавиться от меня, не так ли? – проговорила она отворачиваясь. Слезы, которые она не в силах была остановить, заставляли Энни ненавидеть себя. «Он, конечно, считает меня глупой и навязчивой».
– Избавиться от тебя? Не волнуйся, крошка. Если бы я хотел вышвырнуть тебя отсюда, я прямо сейчас сделал бы это без колебаний.
– Хорошо, почему же не хочешь?
– Потому, что у тебя спрятан листок бумаги, на котором написано, что ты моя жена. Хотя это чистейшей воды шантаж.
У Энни перехватило дыхание. Ярость душила ее.
– Шантаж? – Они стояли лицом к лицу. – Ты думаешь, что я занимаюсь вымогательством? Шантажирую тебя?
– А как, по-твоему, называются подобные вещи?
Он будто плюнул ей в душу. Энни беспомощно смотрела на него. Кошмар последних пяти лет вновь навалился на нее. Она не в силах была хоть как-то защититься.
– Шантаж? – она вновь выдавила это слово. – Из-за тебя меня посадили в тюрьму...
– В какую тюрьму? О чем ты говоришь?
Признание вырвалось из нее непроизвольно. Но Энни уже не могла остановиться и рассказывала, рассказывала о пережитом после той злополучной аварии:
– Секретная полиция обнаружила меня без сознания. Свидетельство о нашем браке лежало в сумочке. Мне задавали разные вопросы, но я молчала. Тогда они заставили поверить, что ты спасся, бросив меня умирать. Они говорили, что ты разведчик, а меня обвинили в шпионаже.
– Я не знал! – Чейс был в шоке. – Мне сказали, что ты погибла. Что же произошло с тобой?
Энни отвернулась и зажмурила глаза. Открылась старая незаживающая рана памяти. Обжигающая боль пронзила сердце. Казалось, ее заживо сжигают на костре.
– Нет, я не погибла, как видишь. Но и не жила.
Она смахнула со щеки слезинку. Почувствовав теплое прикосновение собаки, Энни присела и погладила ее. Чувство страшного одиночества охватило ее всю. Энни захотелось просто прижаться к собаке, ее единственному здесь верному другу, и выплакать свое неутешное горе. Обида была так глубока, что Энни теперь вряд ли выдержала бы и маленькое давление на себя. «От меня ничего не останется, кроме осколков».
