ИСКАТЕЛЬ № 3 1963
Ю. ПОПКОВ, В. СМИРНОВ
ВЕРЬ МАЯКАМ!
ВАМ ВЗЛЕТ!
Пришло время полярных ночей: поздние рассветы, ранние сумерки. Поселок летчиков — ряды деревянных коттеджей на пологом склоне голой тундровой сопки — просыпается рано, задолго до того, как посветлеет воздух. Одно окно зажелтело, второе, третье. По тропинкам, проложенным в глубоком снегу, движутся от домов к столовой темные фигуры.
Капитана Куницына провожает жена. До порога, как всегда. Поправляет галстук; воротник рубашки накрахмален, тщательно отглажен.
— Ну, пока.
Он закрывает за собой дверь: тихо, чтобы не щелкнул язычок замка. Дети спят. Через час-полтора он взлетит, прорвав облака, в небо и, может быть, первым во всем этом суровом северном крае увидит солнце.
Капитан Куницын любит эти ранние утренние часы, поселок с желтыми окнами, смех на утоптанном «пятачке» у входа в столовую. С летного поля, из темноты, доносятся завывания реактивных машин, как призывы заводских гудков.
И отец, и дед, и прадед Ивана Куницына были рабочими людьми, и сам он, военный летчик, считает себя прежде всего рабочим человеком.
Он уходит затемно и в темноте возвращается — как настоящий труженик, а работа выпала ему не из последних по значению и не из легких.
В столовой, у раздевалки, веселый гомон. Куницына встречают радостно. Приятно видеть такого парня, как Ваня Куницын. Два шага прошел от дома к столовой, а мороз уже успел тронуть румянцем лицо. Добродушный и, как большинство крупных, рослых людей, неуязвимо спокойный, Иван — удобная мишень для дружеского подтрунивания. Сегодня тема — искусственное солнце; доктор привез из города соллюкс.
— Ваня, это ты заявление писал подполковнику, что солнца ее хватает?
Куницын — южанин, черноморец.
— Сегодня вечером пойдешь на пляж.
— Как в Сочи — и девушки с зонтиками. Специально картинку привезли. Входит в комплект…
Куницын усмехается — день начинается как надо. Пройдет немного времени, и эти ребята сядут в кабины своих машин неузнаваемо строгие, сосредоточенные, собравшие воедино всю энергию, а сейчас, по узаконенной летным братством традиции, они как бы проверяют моральную зарядку каждого. Что ж, настроение отличное.
И у него, Куницына, и у каждого из его друзей. Маленького, легкого и подвижного, как подросток, Кривцова…
— Привет, Женя!
…долговязого украинца Костюченко, давнего друга, еще со времен спецшколы…
— Здорово!..
…и у командира части — он в такой же, как и у всех летчиков, куртке, за отворотом видны планочки орденских лент…
— Здравия желаю!
Со стороны взглянешь — беззаботный народ пилоты-реактивщики. А приглядишься повнимательней — на лицах печать особой строгости. Не так давно был объявлен приказ о повышенной боевой готовности: кризис в Карибском море, И он, Иван Куницын, капитан Советских Военно-Воздушных Сил, как никогда, чувствовал в эти дни свою личную ответственность за судьбу народа.
Готовность. Емкое, резкое слово. Это значит: будь начеку, всегда, каждую секунду.
По всей стране зажигаются в эту утреннюю пору окна, и свет этот, как эстафета, бежит с востока на запад, от города к городу, от села к селу.
Идут люди на заводы, на фермы, в лаборатории, клиники, библиотеки, институты… Они идут спокойно, уверенные в сегодняшнем и завтрашнем дне, уверенные в тех, кому Родина поручила охранять свои границы.
Дозорные Родины — надежные ребята, они способны выдержать любое испытание и в мирные дни. Они не подведут в решительную минуту.
А знает ли он, капитан Иван Куницын, что близка, очень близка его решительная минута и что она превратится для него в четыре тысячи минут и экзамен, который предстоит ему держать, будет жесток и невиданно суров?
Капитан Куницын по гнущейся под его крупным, веским телом железной лесенке влезает в кабину «МИГа». Техник Решетников, молчаливый, серьезный парень, хозяин машины на земле, заботливо придерживает лесенку обожженными морозом руками.
Наконец Куницын втискивает себя в кабинку, занимает привычное положение. Парашют, спасательная лодка — все на месте. Решетников вытаскивает чеку катапульты, захлопывает колпак. Теперь летчик отрезан от земного мира, он в своей искусственной атмосфере, среди многочисленных приборов.
Зари нет, на востоке густится тьма, рассвет словно растворен в воздухе, в каждой частице, он медлителен и вял. Холодно поблескивают округлые фюзеляжи, утыканные заклепками.
Куницын надвигает плотнее шлемофон, укрепляет на шее ларинги. Теперь, как бы далеко ни забрался, он связан с аэродромом невидимой и надежной нитью.
