что я не стал бы заниматься философией, если бы придерживался последней точки зрения. Я согласен с Уильямом Джеймсом, который говорил, что, когда хозяйка дома знакомится с новым жильцом, ей в первую очередь следует поинтересоваться его философией, а не банковским счетом. Арнольд Тойнби продолжает эту тему, спрашивая, кому из людей прошлого должно быть наиболее благодарно современное человечество. Его ответ — Конфуцию и Лао-цзы, Будде, пророкам Израиля и Иудеи, Иисусу, Магомету и Сократу.
Р. Ф.: Было ли это твоей заслугой — то, что Олдос Хаксли приехал в Кембридж той осенью?
Х. С: В минимальной степени, Гуманитарный факультет в MIT имел статью в своем бюджете для приглашения каждой осенью в свой кампус выдающихся гуманитариев, и его декан спросил меня, что я думаю о кандидатуре Олдоса Хаксли. Стоит ли говорить, я отнесся к этому с большим энтузиазмом. Когда это было решено, я немедленно вызвался быть его общественным секретарем и стал составлять его расписание, сопровождать на встречи и просто проводить с ним столько времени, сколько было возможно.
Р. Ф.: Был ли вызван твой энтузиазм его книгой «Двери восприятия», опубликованной в 1953 году? Не она ли пробудила твое любопытство по поводу священных наркотиков?
Х. С: Это было больше, чем просто любопытство. Я был заворожен ею. Это нужно объяснить.
Как тебе известно, в отличие, я думаю, от твоих читателей, я родился в миссионерской семье, в Китае, где и провел детство и юность, пока не приехал в Штаты, чтобы поступить в колледж. Китай был тогда словно другая планета, и я провел мои годы в колледже и институте, приучая себя к Западу и стараясь стать полноценным американцем. Казалось очевидным, что наука и технология — это то, что делает Запад динамичным, в отличие от застойных традиционных обществ, и я очень просто привык к научному взгляду на мир, который теперь представляется мне скорее сциентистским, нежели научным.
Р. Ф.: Не мог бы ты объяснить разницу между ними для наших читателей.
Х. С: Наука состоит из действительных научных открытий и метода — научного метода, — который и про-изводит эти открытия. Сциентизм добавляет к этому, во-первых, веру в то, что научный метод является если не самым оптимальным способом для постижения истины, то, во всяком случае, самым оптимальным методом; и, во-вторых, веру в то, что предметы, которыми занимается наука — физические, материальные, измеримые, — это самые важные предметы на свете, фундаментальные, из которых все прочее вытекает. Именно наука изобретает теории, далеко не всегда доказательные, которые просто принимаются на веру. Они не больше, чем чьи-то мнения, которые мои учителя научили меня воспринимать как истину — справедливы слова А.К. Кумарасвамиотом, что требуется четыре года, чтобы получить образование в колледже, и сорок, чтобы избавиться от него. Надеюсь, что в моем случае потребовалось несколько меньше.
Р. Ф.: Как же тебе удалось вырваться за рамки сциентизма?
X. С: Это опять возвращает меня к Олдосу Хаксли. У него был приятель, тоже англичанин по имени Дже-ралд Хёрд. Его имя не очень известно, но это был блестящий человек. Уэллс сказал, что это был единственный радиокомментатор (его предметом была наука), которого он никогда не уставал слушать. Это благодаря Хёрду Хаксли сменил цинизм «Славного нового мира» на мистицизм «Вечной философии». Ты когда-нибудь слышал о нем?
Р. Ф.: Да, конечно. У меня есть письма Джералда Хёрда, адресованные Тиму.
Х. С.: Я не переписывался с ним, но у меня был шанс, если я могу так сказать. Книга «Боль, секс и время», пожалуй, самое важное чтение в моей жизни. Хотя я не уверен, что она покажется столь же важной всем остальным. Воздействие книги зависит от того, кто ее читает и на каком пункте своего жизненного пути в данный момент находится. Мне не хочется ее перечитывать вновь, потому что я думаю, что теперь, возможно, разочаруюсь в ней, поскольку сейчас я в другом месте, но тогда, когда я прочел ее, воздействие было мощным. Это была первая мистическая книга в моей жизни — книга, написанная с точки зрения мистической перспективы. Это был единственный раз в моей жизни, когда я читал всю ночь напролет, не в силах прерваться, и когда я закрыл книгу, вместе с ней была закрыта и тема натуралистической философии в моем мировоззрении. Мистический взгляд на мир показался мне более истинным, и с тех пор я не менял своего мнения.
После этой первой книги Хёрда я заинтересовался и остальными его книгами и, когда прочел все — их было несколько, — решил, что мне надо познакомиться с этим человеком, и я написал ему через его издателя. Он ответил, что не против, но что это может быть непросто, поскольку он сейчас в глуши, занимается медитацией в каньоне Трабукко, примерно в тридцати пяти милях от Лос-Анджелеса. Я в то время переводился из Денверского университета в Вашингтонский университет, и поскольку Сент-Луис дальше от Лос-Анджелеса, чем Денвер, я поехал автостопом из Денвера в Трабукко. У меня не было машины, и я еще оставался должен университету за обучение, к тому же тогда автостоп был более простым делом, чем теперь. Когда мы прощались с Хёр-дом, он спросил меня, не хочу ли я познакомиться с Олдосом Хаксли. «Он интересуется теми же вопросами, что и мы», — сказал он и дал мне адрес Хаксли в Лос- Анджелесе. Хаксли со своей первой женой Марией жил тогда в уединенном доме в пустыне Мохаве, но их горничная соединила меня с ними, и они объяснили мне, как добраться до них на автобусе, что я и сделал в один прекрасный день. В течение последующих пятнадцати лет эти два человека действительно были моими гуру, и антология Хаксли «Вечная философия» стала моей настоящей библией. Я организовал лекции Хаксли в Вашингтонском университете и один семестр преподавания для Хёрда.
Достаточно было одних «Дверей восприятия», чтобы потрясти меня, но это еще было не все. Мистические тексты убедили меня в существовании другого плана реальности, но я хотел убедиться в этом на собственном опыте и в надежде на это всерьез занялся медитацией. Однако, к сожалению, я оказался не достаточно хорош для этого искусства, выражаясь в индуистских терминах, я был джнана, а не раджа-йог. Но я не жалею, что посвятил двенадцать или около того лет медитации, и она до сих пор остается моим духовным путем. Она помогла мне сфокусировать мою жизнь и направить мое внимание, но мне не удалось расширить мое сознание путем медитации. Даже когда, как мне казалось, я приближался к этой цели, как это было во время занятий дзеном в Японии, все, чего я добивался, было только радикальной перетасовкой компонентов опыта, но не визионерским опытом как таковым. Мне требовалась помощь для понимания того, что мистический опыт все-таки достижим, и мескалин Хаксли дал такую возможность. Так что, когда он приехал в MIT в 1960 году, я заговорил с ним об этом, и он представил меня Лири, который включил Хаксли в список консультантов проекта.
Вот такой длинный ответ на вопрос, что подвигло меня изменить мое натурфилософское мировоззрение.
Р. Ф.: И это привело тебя к Лири. Ты помнишь, как вы в первый раз встретились?
X. С.: Это была встреча за ланчем в факультетском клубе Гарварда, и он сразу произвел на меня впечатление харизматической личности. Он оправдывал свою репутацию блестящего исследователя, посвящая все свое время всему тому, что имело хоть какое-то отношение к теории личности, которой он занимался. Он был до мозга костей вежливым, остроумным и прекрасным рассказчиком. Все эти качества увенчивал стиль. Портной, который обшивал гарвардскую профессуру, заменил его обычный калифорнийский гардероб шикарными, дорогими твидовыми костюмами, локти пиджаков которых были украшены стильными замшевыми заплатами. Весьма характерно для Тима, что он добавил изящный штрих в академический стиль своего дизайнера, завершив его превосходными белыми теннисными туфлями, которые всегда сверкали так, словно были куплены не далее как сегодня утром. Как позже я узнал, он был также прекрасным артистом и умел читать «Поминки по Финнегану» с таким неподражаемым ирландским шармом, что при желании вполне мог бы сделать неплохую карьеру на профессиональной сцене.
Поводом для нашей встречи было внесение моего имени в списки участников его психоделического проекта, который на той ранней стадии подразумевал отчеты из первых рук участников о том, что они испытали, приняв мескалин или псилоцибин, и когда наш ланч приблизился к этому вплотную, мы достали наши рабочие блокноты, чтобы записать в нихдень и время моего первого эксперимента. Первые несколько дат, которые мы обсуждали, не лодходили по разным причинам то мне, то ему, и, в конце концов, миновав Рождество, Тим, хитро ухмыльнувшись, взглянул на меня и спросил: «Как насчет Нового года?» Я согласился, и для меня стало судьбоносным это начало шестидесятых годов.
Р. Ф.: В каком качестве ты увидел его, духовной личности или блестящего интеллектуала, хотя, конечно, одно не исключает другого?
