Они ушли.
Домовушка в кухне мыл посуду и чистил противни.
Петух прикорнул на спинке кресла, переваривая в дремоте сытный обед.
Жаб, Рыб и Паук на подоконнике вели мирную беседу об экономике страны и возможных путях ее реанимации.
Крыс выразил желание искупаться – впервые за три месяца он выразил хоть какое-то желание – и теперь плескался в ванне, развлекая себя пением песен Андрея Макаревича, в частности «Поворота» и «Птицы цвета ультрамарин».
После ванны он, чисто вымытый и благоухающий ароматом травяного шампуня, уютно устроился в кресле с книжкой – все тем же «Волшебником Земноморья». Правда, у него обнаружилась дурная привычка обкусывать уголки страниц во время чтения, я сделал ему замечание и пообещал, если это повторится, надеть на него намордник. Он согласился, что я прав, и пообещал постараться больше так не делать. Но, конечно, старался он недолго – книжка уж больно хорошая – и я собрался повторить свое замечание, но не успел.
В дверь позвонили.
Домовушка, открыв дверь, воскликнул нечто нечленораздельное, и я не смог разобрать, удивленным был его возглас или огорченным.
И пошел посмотреть.
А посмотреть было на что!
Тщедушная Лёня волокла на себе Ладу, закинув ее руку на свою тощую шейку.
Пес, потерявший дар речи, не мог даже и выть и судорожно разевал пасть, как человек, у которого заложило уши. Он подталкивал Ладу сзади, обхватив передними лапами за талию.
А Лада повисла на худенькой Лёне бездушным кулем с мукой, и прекрасные синие глаза ее были закрыты.
– Что?.. – Я пытался спросить, что случилось, но от ужаса у меня перехватило горло.
Лёня уронила Ладу прямо на пол в коридоре, и Пес едва успел смягчить падение своей обожаемой хозяйки, бросившись под нее вместо коврика.
И взвыл горестно и с безнадежностью.
Домовушка, заметавшись, начал перекидываться в таракана, бросил это занятие на половине, кинулся к Ладе, метнулся в кухню, снова кинулся к Ладе, но теперь уже вооруженный термометром и тонометром. Его бородка дрожала, глазки округлились, а слабые тараканьи лапки с трудом справлялись с медицинскими приборами, когда он пытался померить Ладе температуру и давление.
Петух раскукарекался встревоженно, почуяв нечто недоброе.
И замер, судорожно хлопнув крыльями. Замерли все, даже Домовушка оставил свои попытки оказать неотложную медицинскую помощь.
Ужас придавил нам плечи, ужас и безысходность.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой мы спорим
Ну что у нас плохого?
Наконец я обрел дар речи.
– Она умерла? – спросил я дрожащим голосом, чувствуя, что шерсть моя от такого предположения встала дыбом.
Лёня, утерев со лба пот, помотала головой, отрицая мое предположение, и я с облегчением перевел дух.
– Спит, – сказала Лёня. – Мы гуляли, потом устали, сели на скамеечку. Она вдруг зевнула и говорит, что спать очень хочется, я, говорит, подремлю чуток. И заснула, прямо так, сидя. А Пес сказал, что нельзя на улице спать, что стемнеет скоро, и стал ее будить, и я тоже, но добудиться мы не смогли и поволокли ее домой, а все на нас пальцами показывали, решили, наверное, что она пьяная.
Мне показалось, что Лёня очень зла на Ладу. Впрочем, поразмыслив, я согласился, что на месте Лёни я бы еще и не так разозлился.
Пес облизывал лицо Лады розовым языком и жалобно стенал.
Домовушка наконец вернулся в нормальный облик гуманоида и кинулся звать Ворона.
– Преминистр! – раздался из кабинета его взволнованный и строгий голос. – Беда! С Ладушкою нашею вновь беда приключилась!
Ворон раздраженно каркнул в ответ – как я понимаю, он только-только приступил к приятной послеобеденной дремоте, и ему не понравилось, что его будят.
И появился он из кабинета взъерошенный и недовольный.
Но все его недовольство вмиг улетучилось, когда он увидел Ладу, все еще лежащую на полу, усталую Лёню, стенающего Пса и всех нас, оглушенных несчастьем.
– Так, значит, – грустно каркнул он. – Достали ее все-таки темные силы.
– Кто? – взвыл Пес, вскакивая. – Как? Почему?
Ворон слетал на кухню за магоочками, вернулся, уселся на пол и внимательно рассмотрел пальцы
