подлизалась, отнесла в починку кофемолку, сломанную еще прошлой зимой, пирожок с орехами и курагой, довольно вкусный, самолично испекла, и Домовушка вылез из своего добровольного заточения. Они долго разговаривали о чем-то, запершись в комнате Лады, но я был слишком утомлен, чтобы подслушивать. Мир на некоторое время был восстановлен, и мы облегченно вздохнули – пшено за эти два дня успело нам поднадоесть.
Как раз в этот период мирного соглашения Домовушка и обратил внимание Лады на мое плачевное состояние. Конечно, будь Лада повнимательнее, она и сама заметила бы мою худобу и вылезшую шерсть. Однако, как я уже указывал, с Ладой творилось нечто странное. Она разговаривала и ходила как бы во сне, иногда замирала, не договорив фразу и даже слово, и смотрела куда-то мимо нас – и не в стенку, а сквозь нее – и видела неизвестно что, но находилось это неизвестно что, судя по ее прищуру, очень далеко, где-то в Африке. Разве тут разглядишь несчастного отощавшего кота у себя на коленях!..
Итак, Домовушка указал Ладе на мой ужасный вид. Лада встревожилась:
– Да, Кот, правда? Что это с тобой? С чего бы это?
– Вот ежели на дворе был бы март, – глубокомысленно заметил Домовушка, берясь за спицы, – или когда бы наш котейко шлялся по крышам дни и ночи напролет, тогда бы оно ясно было бы – от такого вот дела завсегда тощими становятся, что коты, что кобеля, что – прости уж – мужики… Наш, однако, дома сидит, учится. И потому все это – от учения, поскольку, пока он в лапы к Ворону не попал, был гладкий да ладный, как то коту приличному и полагается… У, птица жестокая!.. – Домовушка погрозил в сторону кабинета, в котором сейчас дремал Ворон, спицей. – Нет в ней ни к кому ни жалости, ни сострадания!
– Я вообще-то Ворону намекала… – задумчиво произнесла Лада. – Только он говорит, что иначе учить не умеет…
– Дак на что его и вовсе учить-то? – вскричал Домовушка. – На что? Что, волхва из него готовить будем али чародея брадатого? Кот – он котом и должен быть, и никем иным. Я так разумею: ежели ему на роду написано ведуном стать, так он им и станет, не перенапрягаясь. А ежели не написано, то он лапы протянет от эдакой науки. Всему меру знать надобно, я тебе скажу. Делу, как говорится, время, а потехе – час, но этот час всенепременно нужон. А котейко-то наш не то что тешиться – и поесть толком не успевает, не дает ему эта птица прежесточайшая…
– Так я и знал! – каркнул Ворон из-за двери. – Стоит мне на минуту – да где там на минуту! – на секунду отвлечься, как этот неуч начинает уже свои гнусные инсинуации!
– Во! – ткнул спицей в сторону двери Домовушка. – Слышь? Об сером речь, и серый навстречь. Со всеми своими непотребствами словесными.
Лада махнула белой ручкой, прерывая Домовушку. Она задумалась – едва заметная морщинка прорезала ее хорошенький лобик. Ворон с треском распахнул дверь, влетел и уселся на кресле, нахохлившись. Но и его, как только он раскрыл клюв, чтобы разразиться гневной тирадой, прервала Лада.
– Режим! – изрекла она наконец. – Ворон, я прошу тебя: составь расписание занятий, обязательно с учетом замечаний Домовушки и, конечно, пожеланий самого Кота. Ему нужен режим, иначе он действительно скоро протянет лапы.
Ворон возмущался, Ворон доказывал, что без труда не вытянешь рыбку из пруда, и что терпенье и труд все перетрут, и что ученье – свет, а неученье, как вы сами знаете, тьма. И так далее.
Лада была непреклонна. Она не спорила, и не убеждала, и не уговаривала. Она сказала:
– И необходима какая-то учебная программа. Нужна система, научный подход. Ворон, ты ж у нас наимудрейший, неужели ты не понимаешь необходимости научного подхода в педагогике?
И все. Ворон заткнулся, хрипло каркнув нечто неразборчивое. Он погрустнел, и, когда чуть попозже я зашел в кабинет подготовиться к очередному уроку, Ворон изгнал меня и велел вплоть до его позволения в кабинет не входить.
– А что ж ты думал, – сказал мне Домовушка в ответ на мое недоумение по поводу странного поведения Ворона. – Ему таковой упрек, что он не по науке что-то делает, – нож острый. Боюсь, как бы у него снова дырпрессия не случилась… Оченно он мученически таковые упреки переносит.
Депрессия у Ворона не началась, но наутро он объявил мне, что до тех пор, пока он, Ворон, не составит требуемую Ладой учебную программу, я могу почитать себя свободным не только от занятий, но и от работы по изучению фантастики. Так сказать, в отпуске. Или, точнее, на каникулах – тем более что приближался Новый год, а там Рождество и Святки, так что каникулы у меня вполне законные. «Обусловленные», по выражению Ворона.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой превалируют эмоции
…Посчитай до двадцати пяти, Тэттикорэм, посчитай до двадцати пяти!..
Как полагается всякому примерному ученику, уставшему от непомерной нагрузки, первые три дня своих неожиданных каникул я спал. Время от времени Домовушка будил меня, чтобы накормить чем-нибудь вкусненьким – точь-в-точь моя заботливейшая бабушка! – но даже и ел я, почти не просыпаясь. Сны мне снились вначале мерзопакостнейшие. В этих снах озверевшие дикие магионы гонялись за мной по всей квартире и за ее пределами, на службе у них состояла целая свора свирепых полицейских псов, целью жизни которых было выдрать у бедного кота клок шерсти, и, когда им это удавалась, блохастая бродячая кошка хихикала злорадно и обзывала меня нехорошими словами. Я просыпался в холодном поту, обнаруживал, что еще один клок шерсти у меня вылез и что покрывало подо мной сбилось в твердый и неудобный комок. Расправив покрывало, я засыпал опять, и погоня за мной начиналась снова. Теперь я отбивался от своих врагов заклинаниями, но дикие магионы не хотели становиться ручными, а полицейские псы (кажется, это были доберман-пинчеры) в результате заклинаний становились полицейскими – людьми – и хищно скалили зубы, запирая меня в тесную неудобную клетку, что очень нравилось моей давней врагине, бродячей кошке…
Наконец кошмары кончились. Сон, пришедший им на смену, я не запомнил, но пробудился после него с радостным чувством чего-то прекрасного и светлого. И с сильным чувством голода тоже.
Я спал на Бабушкиной кровати – той самой, на которой меня некогда превратили в кота. (На этой кровати иногда отдыхал Домовушка, в пору нахождения в своей гуманоидной ипостаси и если ему было лень перекидываться в таракана.) В первую же ночь моих каникул Лада изгнала меня из своей постели, потому что, по ее словам, я очень беспокойно вел себя – лягался, кусался и даже царапался. К тому же шерсть моя лезла клочьями – я линял.
