подвоха.
Я гонял его около часа. Не знаю, чем бы это всё кончилось, если бы не вмешался комендант.
Он выглянул из окна и зло крикнул старшине:
— Идиот! Иди в комендатуру. Они же издеваются над тобой! Старшина был в полном недоумении. После концерта Колю и меня долго не отпускали со сцены. Нас благодарили за два спектакля.
ЮРА ТИМОШЕНКО
Среди нас чаще других жертвой ретивых служак становился Юра Тимошенко. В ансамбле он был в образе банщика Мочалкина, а его партнёр Фима Березин — повар Галкин. Их интермедии, куплеты, скетчи проходили на ура. Но одна беда — Тимошенко как никому другому не шла военная форма. В форме Юра напоминал огородное пугало. Поверьте, в моей оценке нет и капли преувеличения. Его часто задерживали патрули и доставляли в комендатуру. Правда, признав в нём знаменитого комика, отпускали.
Юра всегда возмущался:
— Я артист, а не военный человек. Что они ко мне пристают? Его мечтой была специальная военная форма для артистов, чтобы никто нас не путал. Я это запомнил и как-то, встретив Тимошенко, сказал радостно ему:
— Юра, ты читал газету «Красная звезда»? И, не дав ему опомниться, сообщил ошеломляющую новость.
— Выходит новая форма для военнослужащих артистов, — импровизировал я. — Брюки из синего полотна, чёрные туфли, китель защитного цвета на двенадцать пуговиц посередине, золотой погон, а на нём — лира.
Юра забыл, с кем имеет дело. Новость обрадовала его. Вероятно, он надеялся, что новая форма оградит его от неприятностей…
Он ушёл счастливый, сообщая всем о новой форме. На радостях он даже сунулся с описанием формы к нашему начальнику.
Начальник оборвал его восторги:
— Кто тебе это сказал?
— Сичкин прочитал в газете.
— Юра, кому ты поверил? Милый, симпатичный Тарапунька был до слёз огорчён моим розыгрышем. Мне так было жаль
Юру, что я долго не мог себе простить этой дурацкой шутки.
ЭМИЛЬ ГОРСКИЙ
Моя страсть к шуткам и розыгрышам иногда служила мне недобрую службу. Что же я делал в таких случаях? Пытался с помощью тех же шуток и розыгрышей исправить положение.
Заместителем начальника ансамбля по хозяйственной части у нас был Эмиль Горский.
Ни для кого не было секретом, что он гомосексуалист. Лично у меня извращенцы вызывают не чувство ненависти, а чувство юмора. Он был словно создан для пародий. Ноги у него были иксом, говорил он быстро и нежным голосом. Вдобавок обладал женской походкой. Я ужасно пародировал его, вызывая смех окружающих, что было весьма небезопасно, так как Эмиль ведал продуктами и табаком. Своё отношение к людям он выражал количеством курева и еды. Кстати именно с помощью этих экономических рычагов он соблазнил одного шофёра и сожительствовал с ним. Все об этом знали, но молчали. Однажды у сожителя сломалась машина, и я немедленно прокомментировал происшествие:
После этого случая Горский стал относиться ко мне враждебно. Я оказался на голодном пайке.
Надо было срочно исправлять положение. Я решил воспользоваться тем, что он был по натуре человеком добрым и сентиментальным.
Всем солдатам выдавались чёрные патрончики, в которых находились данные: фамилия, имя, отчество, номер части и кому ты оставляешь наследство. Эти сведения требовали на случай гибели. У меня было на солдатской книжке сто двадцать пять рублей, и в качестве своего наследника я записал капитана Горского.
Когда я якобы лёг спать и снял гимнастёрку, в которой лежал патрончик, мой сообщник Борис Каменькович затащил к нам под благовидным предлогом Эмиля и случайно сообщил ему об этом.
Начал он издалека.
— Знаешь Эмиль, — сказал Борис Горскому, — ты не знаешь, кто к тебе по-настоящему искренне относится. Например, Сичкин тебя действительно любит. То, что он шутит, так это он делает ради смеха, а душа у него замечательная.
После этих слов он достал из гимнастёрки чёрный патрончик и прочитал ему моё завещание. С той минуты моя жизнь повернулась круто в сторону материального улучшения. Я ел до отвала и курил не махорку, а отборный табак.
ПОД СТАЛИНГРАДОМ
Вместе с ансамблем мне довелось побывать под Сталинградом, выступать прямо на передовой перед бойцами и командирами легендарной 62-й армии Чуйкова. Воины этой армии дрались как львы. Много замечательных строк написано об этих чудо-людях, отстоявших город. Они принадлежат перу выдающихся писателей. Безусловно, мне трудно что-либо добавить. Могу засвидетельствовать только одно: и там, в кромешном аду, случались ситуации, которые невозможно вспомнить без улыбки
Помню, однажды в кабинете заместителя начальника политуправления фронта подполковника Алипова, я стал свидетелем уникальной комической сцены.
К Алипову явились представиться прибывшие из Москвы два журналиста. Оба евреи, сугубо штатские люди, умудрились забыть документы, аттестаты на питание.
Состоялся памятный разговор.
Алипов:
— Где ваши документы? Евреи журналисты:
— Мы их забыли.
— Как это можно забыть взять документы? Один из них наивно переспросил товарища:
— Действительно, как это можно забыть взять документы?
— Вы же приехали на фронт!
— Мы же приехали на фронт!! Алипов:
— Откуда мы знаем, может, вы шпионы? Оба в ответ хором:
— Конечно, а может, мы шпионы? Алипов:
— Какое легкомыслие приехать без документов на фронт. Первый еврей, обращаясь ко второму еврею:
— Какое легкомыслие! Приехать без документов на фронт.
— Это уму непостижимо, два взрослых человека, журналисты из Москвы едут на фронт с определённым заданием — осветить в прессе бои под Сталинградом — и приезжают на фронт без всяких документов, даже без удостоверения личности. Я обязан вас просто арестовать.
Оба, перебивая друг друга:
— Это уму непостижимо. Мы же взрослые люди, журналисты из Москвы. Куда мы едем? На франт едем, в Сталинград. И без документов, даже без удостоверения личности. Нас надо арестовать. Что за легкомыслие. А может, мы шпионы. Мы хотим есть? Конечно, и очень! Но у нас нет аттестатов, кто же нас поставит на довольствие?!
Они поносили друг друга ещё очень долго. Подполковник Алипов прервал их, дал им талоны на обед.
Мы с подполковником Алиповым, обалдевшие от этого разговора, вышли из землянки подышать свежим воздухом и стали нечаянно свидетелями другой необычной сцены.
Дело в том, что это были последние дни Сталинградской битвы. Штаб фронта находился в двухстах метрах от передовой.
Вышли и видим: идёт пожилой, немец-офицер. Подходит к часовым, наклоняет голову, снимает фуражку, часовые хохочут и пропускают его дальше. И так несколько раз. Подполковник возмутился, ведь рядом штаб. Часовые падают от хохота.
