Я снова посмотрел вперед и увидел стоящего в изножье кровати мужчину. Он был одет в белый халат, на носу – небольшие круглые очки в массивной оправе. Я также разглядел тонкие усики, словно нарисованные карандашом. В руках он держал пюпитр для бумаг, сделанный из нержавейки.
– Мое имя Меносмаль, – сообщил незнакомец хорошо поставленным голосом. – Если не ошибаюсь, вы искали именно меня. Хотя, – добавил он, – возможно, вы этого не помните.
– Кажется, я вас где-то видел, – ответил я.
– Это, должно быть, игра воображения, – возразил Меносмаль. – Насколько мне известно, вы никого не узнаете. Иначе вас бы здесь не было.
Не успел он закончить фразу, как я понял, что будь у него усы чуть погуще и сними он очки, то лицом он стал бы похож на Суареса. Я вновь попытался сесть в кровати, однако тело мне не повиновалось.
– Никакой вы не доктор Меносмаль, – упорно стоял я на своем. – Ведь его просто не существует. Его выдумал я.
Меносмаль что-то записал в своем блокноте.
– Интересно. Вы видите то, что придумали. Идеально соотносится с поведением человека, страдающего амнезией. Следовательно, вы находитесь здесь не зря. Вам, пожалуй, стоит немного отдохнуть и попытаться вспомнить что-нибудь еще. В отдельных случаях вспоминания возвращаются к моим пациентам лишь спустя несколько часов. Однако у меня есть опасения, – продолжил он, – что в последнее время случаи выздоровления происходят все реже и реже, поскольку условия содержания больных заметны улучшились. Такое ощущение, будто по прибытии в нашу клинику некоторые пациенты предпочитают оставаться в беспамятстве, радуясь тому, что свободны от воспоминаний… – Доктор Меносмаль подмигнул и заговорил снова: – Все чаще и чаще мне приходится иметь дело сложными представлениями об их прошлом, которое, насколько мне известно, они придумывали через несколько часов после того, как попадали к нам.
– Неужели? – полюбопытствовал я.
– Возьмем, к примеру, этого юношу, – указал ручкой на соседнюю койку Меносмаль.
Посмотрев в указанном направлении, я увидел, что доктор имел в виду Фабиана. Мой друг приветливо помахал мне сломанной рукой, на которой болтались лохмотья омертвевшей кожи. Когда он улыбнулся, я заметил, что из уголков рта и ноздрей стекают тонкие струйки крови. На Фабиане был зеленый хирургический халат с открытой спиной. – Его вчера выбросило на берег. Он ничего не помнит, – пояснил доктор. – Совсем ничего. Забыл даже собственное имя. А теперь они вместе с еще одной женщиной неожиданно решили, что он ее сын, а она – его мать.
Возле Фабиана находилась стройная темноволосая женщина лет сорока пяти. У нее были такие же удивительные зеленые глаза, как и у Фабиана. Она подошла ко мне, чтобы поздороваться за руку, и я почувствовал исходящий от ее кожи приятный аромат свежих персиков.
– Конечно, это смешно, – сказал Меносмаль, понизив голос, когда женщина вернулась к кровати Фабиана. – Это одна из моих самых давних пациенток. Она здесь почти с первых дней существования клиники. Но раньше она ничего не говорила мне о том, что у нее есть сын. Наверное, ей просто хочется в это верить.
Напрягая зрение, чтобы разглядеть стоящую справа от меня кровать, я увидел, что женщина одной рукой гладит Фабиана по волосам, а второй протирает ему лицо смоченной в спирте ваткой. Фабиан смотрел на нее, и лицо его светилось улыбкой.
– Однако я должен признаться, – вновь заговорил Меносмаль, – что в этом заблуждении они пребывают оба. Причем само заблуждение, пожалуй, самое сильное из всех, которые мне доводилось наблюдать. Эта женщина убеждена в том, что он – ее сын.
В следующее мгновение и Фабиан, и его мать приветственно помахали мне с таким видом, будто позировали перед фотообъективом во время какого-нибудь пикника. Затем, не переставая улыбаться, вновь повернулись лицом друг к другу.
– И все же, если это доставляет им радость, – продолжил доктор, – пусть они верят в свое родство до тех пор, пока не узнают истину.
– А вы необычный доктор, – произнес я.
– А вы необычный пациент, – ответил Меносмаль. – Мне приходилось сталкиваться с самыми экстраординарными случаями, но еще никто не заявлял, что придумал меня. Это действительно нечто из ряда вон выходящее.
Мы почти в унисон рассмеялись.
– Вас не затруднит объяснить мне кое-что? – попросил я.
– Попытаюсь помочь вам.
– Почему я остаюсь недвижим? Это из-за того, что я все еще сплю?
Мой собеседник огляделся по сторонам, неожиданно проявляя нервозность.
– Признайтесь, ведь это так, – настаивал я. Меносмаль засунул ручку в нагрудный карман и принялся что-то насвистывать.
– Мне пора идти, – сообщил он.
– Я вас понял. Я-то знаю, что придумал вас, – сказал я.
– А вы сообразительный юноша, – похвалил меня Меносмаль и, прищелкнув пальцами, превратился в морскую птицу олушу.
Когда спустя некоторое время я снова открыл глаза, меня ослепил сильный желтый свет, и я тотчас зажмурился. Ладно, сосредоточим внимание на окружающих звуках. До слуха донеслись приглушенное гудение кондиционера, негромкий шелест газетных страниц и цоканье женских каблучков по твердому полу. Я пошевелился на холодных чистых простынях и обнаружил, что, хотя прекрасно ощущаю свое тело, двигать правой рукой все равно не могу. У меня побаливал локоть, но, надо полагать, боль еще заявит о себе с полной силой.
– Он проснулся? Видел? Он пошевелился, – донесся до меня голос стой стороны, где недавно процокали каблучки. Мать.
Газета с шорохом опустилась.
– Смотри не разбуди его, – произнес голос отца.
– Он пробыл без сознания двое суток. Нам непременно следует выяснить, что случилось.
Двое суток? Что я делал целых двое суток? Или в моем воображении повторяются некие события? Не открывая глаз, я попытался представить себе случившееся. Потому что знал: когда я их открою, времени на раздумья у меня не будет. Путаные воспоминания начали постепенно возвращаться ко мне, и я ощутил некую шаловливую радость от того, что мы сделали. Мне не терпелось увидеть Фабиана, помириться с ним, приступить к обсуждению версий наших с ним приключений, достойных предания гласности. Но прежде чем гордиться собой, предстояло пройти через горнило самоуничижения: виновато отводить в сторону взгляд, мямлить слова извинения, пытаться загладить вину. Однако как бы сильно мне ни хотелось притворяться спящим, чтобы родительское терпение наконец лопнуло, уходить они, судя по всему, не собирались. Поэтому я глубоко вздохнул, приготовясь к шквалу вопросов –
Сквозь жалюзи проникал маслянисто-желтый свет, освещая выстеленный серым линолеумом пол и белесые стены. В углу, под самым потолком, напротив моей кровати был установлен старенький телевизор. Отец в мятом пиджаке сидел прямо под ним на легком алюминиевом стуле, раскрыв на коленях газету. Мать в темно-синем костюме стояла на другом конце палаты. Взгляд ее был устремлен на круглое окошко в деревянной двери. Услышав, как я ворочаюсь в постели, она моментально повернулась ко мне на каблуках-шпильках.
– Анти! – воскликнула она, шагнув к моей кровати. – Анти!
– Где я?
– В больнице в Гуаякиле, – ответил отец. – Ты разве не помнишь? Ты ведь болтал без умолку, когда мы приехали к тебе. Хотя из твоих слов ничего нельзя было разобрать. Кто такая Салли?
– Не приставай к нему, – остановила его мать. – Мы еще успеем это обсудить.
Я не без усилий приподнялся в постели.
– Знаешь, ты все-таки счастливчик, тебе крупно повезло, – заметил отец, складывая газету и вставая. – Ты оказался довольно далеко от зоны боевых действий. В районе Кордильера дель Кондор снова были
