— Поехал я дальше. Гляжу, в большой деревянной кадке, до краев наполненной молоком, готовит женщина сыр. Вынула она свой сыр, а он у нее получился не больше просяного зерна. А тут же рядом другая хозяйка из ложки молока приготовляет сыр, и он не меньше горы величиной. Удивительно это!
— Нечему тут удивляться, — сказала Ведуха. — Та, у которой видел ты кадку, полную молоком, и при жизни была богата: сто коров было в ее хозяйстве, всегда с избытком было у нее молочного. Но даже по праздникам кусочка сыра не могла у нее допроситься бедная соседка. Всегда отвечала та, что нет у нее сыра. А другая, которая здесь, в Стране мертвых, из ложки молока делает сыр величиной с гору, при жизни имела только одну корову. Но будь то в праздник или в будни, если просил у нее что-нибудь неимущий, не было случая, чтобы она отказала. И вот ты видишь, что происходит с ними обеими в Стране мертвых.
— Недалеко уехал я, — рассказывает Сослан, — и вдруг вижу: лежит на земле женщина, и на груди ее вхолостую вертятся огромные жернова. Долго раздумывал я над этим и так ничего и не придумал.
— При жизни на чужой мельнице молола она, не спросившись, и ты видел, как наказана она.
— А неподалеку другая женщина. На груди ее тоже вертелись большие жернова, и мололи они куски черного камня.
— А эта женщина на земле крала муку из чужого помола. Видишь, какими мучениями платит она за это в Стране мертвых!
— Видел я еще одно страшное диво: к груди женщины ящерицы присосались. За что ей такие мучения?
— Бывало, при жизни, — ответила Ведуха, — ей приносили ребенка, чтобы она покормила его грудью. Она соглашалась, прикрывала ребенка платком, но груди ему не давала. И теперь, по обычаю Страны мертвых, платит она здесь свои долги.
— Видел я еще одну женщину. Из ноздрей ее лезут лоскуты сукна и кумача, а правая рука горит синим пламенем. Что еще за диво?
— При жизни была швеей эта женщина, и всегда отрезала она себе от каждого куска ткани, которую давали ей шить. Теперь здесь расплачивается за это, — ответила ему Ведуха.
— Ехал я мимо склепа. Сидел там голый мальчик. Сукровица капала из ноздрей его, и кровь струилась у него изо рта. Как было мне не удивиться этому?
— И этому не удивляйся, — сказала Ведуха. — При жизни не слушал этот мальчик матери и отца, мучил их — и не одно, и не два родительских проклятия упало на его голову. А теперь он раскаивается и плачет так горько, что сукровица капает у него из носа и кровь льется у него изо рта.
— Поехал я дальше, и увидел широкую поляну. На ней играют и резвятся разного возраста дети. Но грустно мне было смотреть на них, так неладно были они одеты. Одни босые, а чувяки засунуты за пояс, другие без шапок, а шапки их засунуты за пазуху. Кинулись они ко мне. Кто называл меня отцом, а кто матерью своей. Как было мне не пожалеть их! Слез я с коня, обласкал их, на каждом поправил одежду. А когда я уезжал, они кричали мне вслед: «Да будет у тебя прямая дорога, Сослан! Пусть во всем будет тебе удача и пусть благополучно завершится то дело, за которым ты приехал сюда!»
— Это были дети, умершие в сиротстве, — сказала Ведуха. — За то, что ты их приласкал, исполнится все то, что они тебе пожелали.
— Еще видел я, — сказал Сослан, — у раскрытых ворот лежала сука, и видно, что скоро время ей щениться. Крепко спала она, но из чрева ее вдруг залаяли на меня ее щенята. «Что бы это могло значить?» — подумал я.
— А это значит, что наступит такое время, — сказала Ведуха, — когда станут старшие слушать советы младших, которые будут старших уму-разуму учить.
— Видел я: спорят мешок и переметная сума о том, кто из них больше вместит в себя проса. Зачерпнул мешок проса, и доверху наполнился он. Потом высыпал он это просо в переметную суму, но даже наполовину не наполнилась сума, потом набрала проса переметная сума, высыпала его в мешок — переполнился мешок, и через край посыпалось просо. Что это еще за диво?
— Ты ведь нарт, — сказала Ведуха. — Так чему же удивляешься? Наступит такое время, когда и большому и малому, знатному и безродному будут давать не больше, чем нужно ему для хорошей жизни.
— Поехал я дальше, — сказал Сослан, — и увидел: три дерева стоят среди равнины, и гладки, точно обточены, их стволы. И увидел я два чувяка — один из воловьей кожи, другой из сафьяна; наперегонки лезут они на дерево. Но вот соскользнул чувяк из сафьяна и остался внизу, а чувяк из воловьей кожи дополз до верхушки дерева. Как же не удивляться мне тому, что чувяк из воловьей кожи взял верх над сафьяновым чувяком?
— Чувяки из воловьей кожи носят простые люди, а чувяки из сафьяна — благородные, — ответила Ведуха. — Но придет время, и простые люди возьмут верх над благородными и поведут их за собой.
— Поехал я дальше. Гляжу — от равнины до самых гор протянута веревка, и так она толста, что нельзя под ней ни пройти, ни проехать, а перескочить через нее тоже нельзя. Вдруг свернулась веревка и далеко в сторону укатилась. Удивился я, но не понял, что это значит.
— Вижу я, что ты и впрямь ничего не понял на своем пути, — сказала Ведуха. — А значит это то, что под конец весь мир станет для людей открытой дверью.
— Поехал я дальше, — говорит Сослан, — вижу: опять протянулась веревка от гор до равнин, и тут же смоталась она опять к горам.
— Это значит, что люди, которые с гор спустились на равнину и нашли там хорошую жизнь, со временем снова вернутся в горы, — сказала Ведуха.
И дальше рассказывает Сослан:
— Гляжу, у подножия горы бьют родники и кишмя кишит в них рыба, прыгает она из одного родника в другой, и играет в воде, и прыгает, и резвится, а одна другой рыбы эти совсем не мешают.
— А это значит, что настанет время, когда люди, принадлежащие к разным родам, будут жить дружно, как родные братья.
— Поехал я дальше, вижу высокий курган, зажжены на нем костры, и висят над ними три чана. Но не сучья древесные горят в этих кострах, а рога оленьи. Два крайних чана кидают друг другу куски мяса — жирные ляжки и ноги. И кипят, бурлят они вовсю. А среднему чану ни капли супа не достается, сухой шипит и чадит он. Скажи мне, что это за диво?
— А это значит, что настанет время, когда богатые братья будут помогать друг другу и подносить друг другу щедрые подарки, а бедному брату ничего от них перепадать не будет, и проведет он дни свои в бедности.
— Только отъехал я, и опять вижу чудо: у края дороги в жестокую схватку вступили друг с другом женский платок и мужская папаха. То платок одолеет папаху, то папаха возьмет верх над платком. Так боролись они и вдруг дружно, рядышком стали передо мной. Долго гадал я, что это значит, да так и не разгадал.
— А это, — сказала Ведуха, — предвещает такое время, когда женщина и мужчина будут во всем равны.
— Устал я, прилег отдохнуть у родника, — рассказывал Сослан. — А когда проснулся, смотрю, на моем берегу зеленая трава, а на том берегу — белый снег. Что это за чудо?
— А это значит, что настанет такое время, когда человеку будет все равно, зима или лето.
— Еду я дальше, — рассказывал Сослан. — Вижу, растут вместе три прямые лозины. Дай, думаю, срежу я одну, чтобы изготовить ручку для плети. Только выбрал одну и пригнулся, чтобы срезать ее, как две другие ко мне наклонились и шепчут: «Срежь не ее, а меня!»
— А это значит, что в будущем младшие сестры не будут ждать, пока старшая выйдет замуж, каждая будет выходить, когда ей захочется.
— Ехал я, ехал, вижу, валяется на дороге переметная сума. «Хорошая сума, — подумал я, — она мне пригодится». И, не слезая с коня, поддел я ее плетью. Тебе моя сила известна. В нартских играх бывало так, что на всем скаку я ручкой плети своей поднимал всадника вместе с конем. А тут как бы не так! Даже с места не сдвинул я суму, и сломалась рукоять моей плети. Раззадорило это меня. Спрыгнул я с коня, схватил суму рукой и не смог поднять ее. Ухватил я ее обеими руками, напряг все свои силы, в землю ушел выше колен, а сума даже не шевельнулась. Понял я, что передо мной опять чудо и оставил суму лежать на дороге. Расскажи мне, что это было?
