факторов: климата, почвы, ментальности, типов жилища и так далее. Итог дискуссии подвел в свое время Владимир Чарнолуский в монографии с длинным названием «Материалы по быту лопарей. Опыт определения кочевого состояния лопарей восточной части Кольского полуострова» (сегодня это библиографическая редкость). Советский этнограф собирал эти материалы до начала коллективизации (книга вышла в 1930 году), а потому имел возможность наблюдать более или менее естественный быт саамов, не искаженный большевистскими экспериментами. С другой стороны, однако, следует помнить о влиянии коми-ижемцев, которые прибыли на Кольский полуостров примерно за полстолетия до Владимира Владимировича и уже успели нарушить традиционный образ жизни местных жителей.
Описывая феномен кочевничества, Чарнолуский опирается на три фактора. Во-первых — кочевой образ жизни возможен как при выпасе оленей, так и при рыболовстве, охоте и даже при зачаточных формах земледелия. Во-вторых — в зависимости от рода занятий кочевники пользуются различными типами жилищ — переносными и постоянными постройками. В-третьих, в течение года кочевники перемещаются в определенных направлениях по территории родовой общины, на которой расположены постоянные стойбища, соответственно сезону и роду занятий.
Исходя из этих факторов, Чарнолуский определяет кочевничество как «
Таким образом, кочевничество — не способ заработать на хлеб, а специфический образ жизни целого рода, и следовательно, система выпаса оленей совхозными бригадами с кочевничеством несовместима. Семейная жизнь бригадных пастухов, то есть проведение досуга за бутылкой или перед телевизором, проходит в поселке и сосредоточена вокруг продмага, а сезонные поездки в тундру со стадами оленей напоминают скорее вахтовый метод работы нефтяников на буровых вышках Карского моря или геологов на Урале. Те тоже часть года проводят вдали от дома.
При таком подходе не только разрушается традиционный уклад кочевой семьи, в котором у каждого есть четко определенное место — в чуме (чем более уважаем член рода, тем ближе к огню он сидит) и при стаде; вымирают также традиционные формы кустарного промысла (шитье шкур, резьба по кости) и фольклора (песни, сказки), которыми кочевники занимались в свободное время. Не говоря уж об обрядах, связанных с домашним очагом, о культе предков и шаманской медицине. Кардинально изменилось и отношение к оленям: вместо подчеркиваемого Чарнолуским извечного симбиоза человека и животного — подсчет прибылей и убытков.
Другими словами, разрушая стержень кочевничества — кочевую семью, роль женщины в которой представляла собой уникальный реликт эпохи матриархата, советская власть практически полностью уничтожила сам феномен кочевничества на Кольском полуострове.
«Практически», но все же не полностью: недавно группа энтузиастов предприняла попытку возродить на Кольском полуострове традиционный выпас оленей. Благодаря поддержке Кобелева, президента Сапми, они получили большой датский грант на организацию пастушьей общины «Пирас» и арендовали весьма лакомый кусок Ловозерских тундр. Что ж, времена для подобной инициативы как нельзя более благоприятные: совхозы изживают себя, не в силах адаптироваться к новым условиям, границы приоткрываются, а следовательно, легче получить помощь от скандинавских соплеменников. Плюс мода на культуру малых народов и туристичекий бум на Кольском полуострове. Только дурак этим не воспользуется.
Ясное дело, не обошлось без зависти и проклятий в адрес предприимчивых саамов. Каких только сплетен я не наслушался! Мол, организаторы «Пираса» грантовые деньги разворовали, а бедных пастухов оставили с носом. Еще они якобы дерут с русских туристов втридорога за поездки на оленьих упряжках, а с немцев («немцами» тут называют иностранцев) берут валюту даже за простой фотоснимок с оленем. И вообще, вся эта община — фикция для чиновников, у них и стад-то никаких нет, просто арендовали подходящие территории, чтобы устроить там туристические и лыжные базы. И так далее и тому подобное. Словом, не «пирас», а «пидрас».[113]
Признаюсь, меня заинтересовала как инициатива предприимчивых саамов, так и распространяемые о них слухи. И вместо того, чтобы отправиться на летний выпас с бригадой совхоза «Тундра», как планировал поначалу, я отправился к пастухам из общины «Пирас».
Лагерь «Пираса» расположен в юго-западном уголке озера Луявр у подножья горы Пункаруайв, почти напротив острова Колдун. Добраться до лагеря не так просто. Казалось бы, самое разумное — судя по карте — идти от Ловозера. Но летом без лодки это сложно, поскольку приходится полагаться на интуицию — дороги нет, то и дело проваливаешься по пояс, а зимой без «Бурана» — тоже риск, ведь нужно пройти на лыжах озеро Луявр вдоль, то есть около двадцати шести километров по открытому пространству, что, учитывая частую смену погоды (в любой момент может разразиться пурга или опуститься густой туман), представляет серьезную опасность. Я знаю, о чем говорю — бывал в «Пирасе» и летом, и зимой. Поэтому советую заранее договориться с пастухами, чтобы помогли с транспортом.
В первый раз мы прибыли туда в ягодный сезон. От устья ручья Сейдъяврйок, через который нас переправили на лодке сторожа из Мотки, оставалось пройти десять верст пешком. Вроде, ерунда, да только это расстояние измерено линейкой по карте, а шли мы, приноравливаясь к береговой линии Луявра. То есть путем более извилистым, чем в лабиринте. Да еще с озера ветер нес ледяной дождь, а на скользких камнях, окатываемых волнами, нога то и дело подворачивалась. Несколько раз мы отступали от воды вглубь суши, но упирались в заросли танцующей березы[114] и непроходимые ягодники… Приходилось возвращаться на берег. Сколько продолжалась эта канитель — трудно сказать. Часы я не выношу, а небо было пасмурным, так что у солнца не спросишь. Наконец в очередной бухте мы наткнулись на две моторки, пустые ящики для ягод и пару жестяных бочек, брошенных на песок. Справа, откуда-то от подножья Пункаруайва доносилась рваная ритмичная музыка — русский рэп.
— Место нашли — лучше не придумаешь.
От лодок тропа вела по просторному ковру серебристого ягеля и красных кустиков. Пройдя двести метров, мы вышли к веже — полусфере с прорубленными в пожелтевшей березовой древесине окнами. Чуть дальше — брезентовый чум, рядом полевая кухня и два столба с фонарями, провода, генератор и умывальник на осине, развешанные на кольях сети, пара самоедских санок, «Буран» под навесом, поленница и топор, а также масса разбросанного повсюду барахла. Позже Валерий объяснял мне, что на мху вещи хорошо видны, не потеряются… Сбоку будка сортира под рябиной и яма для отходов. Вот и все стойбище.
— Добро пожаловать в «Пирас», — бросил, выглянув из вежи, коренастый мужик, — залезайте внутрь.
Это был Валерий Теплаков, по прозвищу Лемминг, главный пастух «Пираса». Один из создателей общины. Фигура, заслуживающая отдельной повести, особенно когда, познакомившись поближе, Валерий немного приоткроет тебе душу. Пока я знал о нем немного, причем слухов было больше, чем фактов. Наполовину русский, наполовину коми, сам себя считает саамом. Прозвищем обязан неистощимой энергии. Способен сутками ходить по горам в поисках стада. Кроме того, имеет черный пояс по дзюдо (сам Путин ему руку пожал!), был чемпионом и долгое время тренировал молодежь в Ревде. Там и женился — на одной из своих воспитанниц. Клуб выделил квартиру. Потом Валерий рассорился с начальством, оставил семью в поселке и отправился бичевать[115] по тундре. Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы не «Пирас». Общине требовался именно такой человек, как он — одинокий, без жены (ведь какая жена сегодня согласится в тундре сидеть), к тому же оленей любит, умеет с ними договориться. А что не саам, так что ж… Настоящие пастухи среди саамов повывелись. Вот и все, что мне удалось узнать.
Позже, познакомившись и даже немного подружившись с Валерием (многими своими чертами Лемминг напоминал мне товарищей-альпинистов из артели «Гданьск»),[116] я открыл в нем немало удивительного — глубокий ум и доброе сердце, но, пожалуй, больше всего привлекло меня то, что он читал. Особенно подаренная им книга — зачитанный до дыр, без обложки, весь исчерканный «Карманный оракул» Валтасара Грасиана-и-Моралеса.[117]
Сборник афоризмов испанского иезуита, представителя барочного концептуализма XVII века — у
