Всякий житель сей благополучной страны любил Богослава искренне и почитал его богом — подателем благ, а он, судя их малые распри (ибо редко там, сказывают, случались большие), становился им еще любезнее, разбирая их ссоры, как отец, и старался их паче примирить, промышляя им тем безмятежную и блаженную жизнь.
Сей добродетельный государь лишился своей жены на десятом годе по браке своем с нею; он столько ее любил и почитал ее память, что не хотел уже по смерти ее никакой другой красавице дать места в своем сердце. Супруга его оставила ему сына и дочь; сын занимал все черты его лица, а дочь сходствовала во всем с прекрасною своею матерью. Богослав их столь любил, что просиживал иногда по нескольку часов, смотря и любуясь на них. Любви своей между ими он не разделял так, как делают сие некоторые отцы и матери: они ему оба равно были любезны, и он все свое старание в то только употреблял, чтобы разными науками просветить их разум и понятие и сделать их тем достойнейшими любви своей и подданных своих.
Наконец сын его, именем Светлосан, достигнув семнадцатого года своего возраста, показал в себе совокупно все те качества, которые в состоянии украсить витязя: остроте его разума удивлялись все остроумнейшие мудрецы того времени; понятие его постигло почти все те науки, которые тогда известны были. Что ж касается до телесных его достоинств, то стройность его стана, красота его лица, осанка, взор и приятные телодвижения всякого приводили в восхищение и заставляли, видя его, говорить: «Вот прямо княжеский сын!» Напротив того, и Милослава, сестра его, не меньше приводила в удивление смотрящих на нее: высокий и стройный ее стан, украшенный княжескою багряницею; самая прелестнейшая голова, поддерживаемая шеею, подобной в белизне снегу, которую украшали темно-русые волосы, вьющиеся колечками и пущенные на игру ветрам; цвет лица, белейший лилей, оживотворявшийся восхищающим румянцем; ясные и быстрые глаза, блистательнейшие солнечных лучей и украшенные темными тонкими бровями, извившимися полукругом; и снятый с самых приятностей нос, под которым алели уста, наподобие развивающихся нежнейших роз, и бесчисленные тьмы прелестей, повсюду ее окружавших, не инако ее представляли зрителям, как самою Ладою, богинею любви. Разум ее столько же был прелестен, как и красота ее; словом сказать, Светлосан и Милослава почитались чудом тогдашнего века.
Счастливый их отец несказанно утешался, видя у себя таковых детей, которым во всем свете не сыскивалось тогда подобных ни в красоте, ниже в разуме. Не оставалось ему иного счастья им пожелать, кроме приличного и приятного союза. И едва только о сем дал он знать, что желает сына своего женить, а дочь выдать замуж, то вдруг из окрестных государств наехала к нему тьма царских и княжеских детей, льстяся каждый получить за себя княжну; напротиву того, для Светлосана навезли столько лицеизображений красавиц разного рода, что наполнили ими все стены кабинетов.
Богослав, пришед от того в недоумение, не знал, что начать в таком обстоятельстве; наконец, велел кликать клич, что тот из женихов получит себе Милославу в жены, кто учинит такое дело, которое всех удивит и коего никто другой превзойти не возможет. Обнародование сие привело всех женихов в движение: каждый начал помышлять из них, чем бы превзойти своего соперника, дабы соделаться счастливым обладателем прелестей Милославиных.
Для сего важного случая был назначен день, в который все требователи Милославины долженствовали съехаться на княжеский двор, который был великого пространства и украшен самыми разными истуканами; на оном долженствовали они оказывать свое превосходство над прочими. Накануне того дня провозвестник объявил всему городу, что в будущий день станут препираться Милославины женихи о первенстве, и чтоб народ сходился на княжеский двор их смотреть.
По наступлении назначенного дня почти весь город стекся на определенные места к смотрению; вскоре прибыли и женихи Милославины, а за ними и Богослав, сопровождаемый Светлосаном, Милославою и многими вельможами своего двора. Когда все сели по местам, тогда паки провозглашатель объявил препирающимся в подтверждение прежнего, что Милославу получит тот, кто покажет себя достойнейшим прочих. Тогда женихи, ободренные снова, составляют круг и совещаются, какое им избрать действие к своему прославлению. Многие были предложения, возражения и споры; напоследок, по господствовавшей тогда повсюду страсти к военным делам, положили препираться оружием и победителю уступить неоцененное обладание прекрасной Милославой.
Итак, разделясь на части, мечут жребий, кому начать славное сие сражение; оный пал на Вельдюзя, Полотского князя, и на Лепозора, Печенежского государя. Тогда все прочие рыцари, раздавшись, оставили пространное место сим противоборцам. Но они, сперва подъехав к крыльцу, с которого смотрел Богослав на их препирание, преклонили пред ним свои копья в знак своего к нему почтения и преданности, а потом отъехали на место сражения. Все зрители устремили на них свои глаза и приготовилися восплескать победителю. Рыцари, разъехавшись и отдав честь друг другу, приготовились защищать свое право на княжну до последней капли крови. Печенег первым начал сражение: взяв от оруженосца своего дротик, пустил им в своего соперника сильным махом. Полотчанин, приняв его в стальной свой щит безо всякого себе вреда, взял копье и, потрясая им, грозил скорою смертью Лепозору, который, упреждая свое несчастье, напряг лук и испустил из него вдруг три стрелы. Но Вельдюзь, отразя и их своим щитом, поразил печенега тяжелым своим копьем и одним ударом ниспроверг его в ад.
Все зрители заплескали в честь победителю и осыпали его похвалами, но Богослав, увидя льющуюся человеческую кровь, вострепетал и отвратился от сего ужасного позорища. Победитель между тем подъехал к княжескому крыльцу для получения чаемых им похвал, которых он несомненно себе надеялся. Но Богослав, встревоженный сим зрелищем, дал знать рукою народу, чтоб оный умолк. «О храбрости твоей не можно сомневаться, — сказал он потом, обратись к полотскому рыцарю, — сей несчастный печенег — ясный тому свидетель; но я не могу терпеть при глазах моих убиения неповинных и благородных сих князей. Совесть меня уже терзает, что я допустил тебя до сражения с сим юным государем и попустил тебе его умертвить. Ужасный Чернобог, конечно, отомстит мне сие погрешение. Скипетр мой до сих пор не обагрялся ничьею кровью, и боги за сие всегда ко мне были щедры. Итак, храбрый князь! Ежели ты хочешь показать себя достойнейшим прочих, так покажи таким делом, которое бы другим не вредно было». По окончании слов своих сделал знак, чтоб и другие рыцари подъехали к нему, которых он увещевал подобным образом и советовал им явить свое достоинство не вредным, а полезным человечеству действием. Когда князь перестал говорить, тогда гордящийся своею победою Вельдюзь, сняв свой шлем, начал так говорить славенскому владетелю: «Государь! Небезызвестно, я чаю, тебе, что славяне с начала пришествия своего в полуночные страны сыскали себе земли, богатства и славу одним своим оружием и храбростью. Войною укрепили сии свои владения, войною укротили своих врагов и учинили из оных себе подданных. Храбрость их известна не токмо по пространной России, но Греция и Рим трепещут от их оружия. Не самая ли сия храбрость укрепила и возвеличила предков твоих державу? Когда б они уничтожили сию толь нужную добродетель, давно бы уже сей преславный город свирепые угры превратили в пустыню. Да и в сем ли железном веке, живя между дикими и хищными народами, думать нам об оставлении оружия? Если ты мне противоположишь, что твое княжение течет без кровопролития, то и на сие нетрудно мне тебе возразить. Держава твоя предками твоими толико укреплена и возвеличена, что трепещет ее весь Север; окрестные народы области твоей все тебе покорны, дальние племена не имеют времени тебя тревожить, ибо ведут они промеж собою кровопролитные брани и притом не избавилися еще от ужаса, который на них навели твои предшественники. Следственно, ни с которой стороны государству твоему не грозят опасности; итак, кровопролитие теперь тебе еще не нужно. Но когда строптивые твои соседи брани свои окончат и в праздности своей усмотрят изобилующее твое всем государство, тебя, престарела и ненавидяща войны, то кто мне поручится, что не дерзнут они помутить тишины твоего владения и не прострут алчных своих рук на твои сокровища? Кто тебя тогда защитит? Подданные ль твои, которые в нынешней своей тишине позабыли, я чаю, и название оружия, употребляемого во брани? Новопокоренные ль твои области? Но оные, помня прежнюю свою свободу, конечно, не преминут при несчастье твоем свергнуть с себя иго рабства и на тебя ж устремятся, сколько для отомщения, столько и для утверждения своей вольности. Теперь остаются к защищению твоему союзные тебе государи. Но ты сам ведаешь, много ли таких людей на свете, которые счастливым противятся, а злополучным помогают! Вступяся за тебя, побоятся они потерять своих венцов или бесполезно отяготить свои народы. И что еще! Обольстяся добычею, не согласятся ль они скорее с твоими неприятелями на совокупное княжества твоего расхищение? Вот, миролюбивый князь, какое мое мнение о нерадении оружия и храбрости, что в супостатах наших может к нам родить презрение и навесть на нас неожидаемые бедства. Итак, пока еще счастье твое тебя не оставило, пока близкая твоя древность
