напоследок довел их до того, что они сами начали изыскивать средство к безопасности моей от бури и наконец, не сыскав довольного к ободрению мнимой моей робости, согласились, по просьбе моей, дозволить мне ночевать в их спальне. В благосклонности сей наипаче утвердили их мои благодарности, которые, однако ж, не из того проистекали источника, из коего мнили их они. Весь остаток того дня препроводил я с ними, притворялся непрестанно нужающимся и прося их о сдержании своего обещания.
Наконец настал вечер, и по окончании ужина пошли мы все трое в Левсилову спальню, куда приказали перенесть мою постелю. Искренняя приязнь и собеседование моего друга чрезмерно терзали мою совесть; я покушался несколько раз, повергнувшись к нему в ноги, открыть ему мои умысел и отказаться совсем от моей прелестницы; но воображение о красоте ее и о спартанском престоле, совокуплялся с глупою надеждою завоевать все части света, утушали в ту ж минуту мои угрызения и утверждали меня паки в беззаконном моем предприятии. Недолго я ожидал его исполнения: приятель мой вскоре заснул со своею женою, а я, пользуясь их успокоением и темнотою ночи, похитил роковое препоясание его и меч и ушел из спальни, определяя в тот же час ехать к Гориаде, дабы удобнее от всех скрыть мое похищение.
В самом деле, нимало я и не медлил: того ж часа пошед в конюшню и оседлав моего коня, поехал я из замка, не будучи никем усмотрен, ибо сон и сильная буря, объявшие замок, скрывали мой отъезд от взоров каждого. Выехав из замка, поскакал я во всю конскую прыть для освобождения от уз моей прелестницы и для восшествия моего на спартанский престол. Во время продолжения сего пути размышлял я, радуясь наперед, сколько удивлю Аевсила и Преврату, когда явлюсь им в порфире и венце, ибо я принял тогда намерение наперед воцариться, а потом уже показаться моим приятелям. Сими и подобными услаждаясь мыслями, к чему также способствовала и темнота, сбился я с дороги, ведшей меня к пещере, и принужден был проездить целую ночь, хотя напоследок и закрыл волшебную коробочку, дабы утишилась буря и воздух принял прежний свет, но со всем тем не мог сыскать горы, в коей находилась Гориада, прежде солнечного восхода.
Наконец, при помощи солнечных лучей, нашел ее, но какое было мое удивление, когда я вместо отверстия, ведшего во внутренность горы, нашел только не весьма широкую расщелину, в которой увидел картину в человеческий рост, на коей был изображен деревянный истукан, точно похожий на меня, с ослиными ушами, в дурацкой шапке и с детскою побрякушкою в руках. Я остолбенел при сем виде и устремил удивленные мои глаза на картину, на коей изображенное мое подобие окружено было малыми ребятами, представлявшими разные пороки, и точно те, которые показал я в себе при измене моему приятелю. Они все представлены были указывающими и ругающимися моему изображению, над которым начертаны были следующие слова:
— На подножии коей, — продолжал, воздыхая и стыдясь, Рус, — написаны были красными буквами следующие строки, соответствующие на верхние стихи:
— По сему двойственному изображению, — говорил варяг, — нетрудно мне было узнать самого себя, и то, что я был обманут и одурачен, и что это был Карачун, враг моего приятеля, который сыграл со мною сию шутку. Досада, стыд и угрызение совести привели меня в бешенство; ярость моя, понуждавшая меня к отмщению моего позора, возбудила меня первее всего пожертвовать моему гневу предметом моего посрамления. Я выхватил меч, чтоб изрубить в куски сию проклятую картину, как в самое то мгновение изображенные на ней ребяты поднялись на воздух и, смеясь изо всей силы, ухали мне и кричали: «Э, брат, взял! Э! Э! А! О! У!»
А болван, представивший мое лицо, в то же самое время повалился с картины на меня и чуть было не сшиб меня с ног; между тем, пока удивление мое и ужас держали меня, как окамененна, он вскочил и погнал меня взашей своею побрякушкою, приговаривая притом:
— Не прельщай Гориады! Не воюй на планеты! Не побеждай света!
Сей одушевленный урод прибил бы меня до смерти, ежели бы не было при мне волшебного меча, коего помощь употребил я к своей обороне и тем принудил исчезнуть сие мое привидение. Сии насмешничества утвердили наиболее мои подозрения, что я обманут Карачуном под видом Гориады и что послужил ему орудием для погубления моего друга. Горесть и стыд, объявшие мое сердце, склонили бы, может быть, меня тогда покуситься на жизнь мою, ежели б опасность, в каковой я чаял тогда быть моего приятеля, не понудила меня поспешить ему на помощь. Сыскав моего коня, поскакал я к Левсилову замку изо всей силы и приехал к оному весьма скоро, но уже прибытие мое было бесполезно.
Лютый эфиоп, воспользовавшись моим отсутствием, напал на обезоруженного мною Левсила без всякого себе опасения. И уже при возвращении моем сей гнусный чародей летел из замка на ужасном аспиде, влача за собою любезного моего приятеля, окованного цепями и терзаемого множеством ястребов. Бедная его жена, окруженная служителями своими, бегала по середине замка с растрепанными волосами, имея развращенное печалью лицо, вопия и терзаяся отчаянно и призывая на помощь богов-мстителей, но все ее моления погибали втуне: свирепый карло вскоре увлек у всех из вида несчастного Левсила. Сие привело бедную Преврату вне себя: она упала на землю без памяти. Я хотел бежать к ней на помощь, но, вспомня, что я всему сему злу причина, не осмелился перед глаза ее показаться и поехал прочь от замка, терзаясь угрызениями совести и проклиная Карачуна, а наипаче себя, что причинил погибель наилучшему моему приятелю, ослепленный вредною страстью и прельстившись суетным привидением.
Будучи волнуем раскаянием, горестью и сожалением, воображая себе печальное приключение моего друга и отчаяние бедной его супруги, дал я коню моему волю и не помнил сам, куда ехал. Конечно б, не опомнился я во весь тот день, ежели бы, споткнувшись, моя лошадь не сронила меня с себя. Падение сие возвратило мне память, но горесть моя пущую оттого получила надо мною силу, к чему также присовокупилась и болезнь, ибо в падении моем ушибся я весьма больно о камень. Сие понудило меня искать поскорее жилища, на которое, по счастью моему, вскоре я и наехал. Это была небольшая деревенька, в коей не мог я сыскать хорошего лекаря, который бы пользовал меня, и по сей причине принужден я был пробыть в оной весьма долгое время, потому что полученный мною при падении удар, присовокупясь к горести моей и скуке, произвел во мне весьма сильную горячку, от которой насилу в год возмог я оправиться.
Во время пребывания моего в сей деревне пришло мне некогда на мысль несчастье моего приятеля и проклятая хитрость, употребленная на то Карачуном, причем вспомнилась мне и золотая коробочка, послужившая к тому наиболее. Я было о ней совсем позабыл, однако вздумалось мне при тогдашнем случае рассмотреть ее получше, а притом же, помогая тогдашней великой моей бедности, вознамерился было я продать ее кому-нибудь из проезжавших мимо сего места купцов; и для того приказал я вынуть ее из кармана моего платья, в котором она лежала, радуясь, что по крайней мере, по лишении моего друга и по
