осталось. Старушка боялась, что Герда, увидев ее розы, вспомнит о своих розах, а там и о Кае, да и убежит от нее.
Сделав свое дело, старушка повела Герду в цветник. Как там было красиво, как хорошо пахло! Тут цвели все цветы, какие только растут на земле, – и весенние, и летние, и осенние! Во всем свете не нашлось бы книжки с картинками пестрей и красивей этого цветника. Герда прыгала от радости, играя среди цветов, пока солнце не скрылось за высокими вишнями. Тогда ее уложили в хорошенькую кроватку с красными шелковыми перинками, набитыми синими фиалками; а когда девочка заснула, ей снились такие сны, какие видит разве только королева в день своей свадьбы.
На другой день Герде опять позволили играть на солнышке в чудесном цветнике. Так прошло много дней. Теперь Герда знала здесь каждый цветочек, но, как ни много их было, ей все-таки казалось, что какого-то недостает; только вот какого? Раз она сидела и рассматривала соломенную шляпу старушки, расписанную цветами, и среди них краше всех была роза, – старушка забыла ее стереть, когда загнала настоящие, живые цветы в землю. Вот что значит рассеянность!
– Как! В этом цветнике нет роз? – воскликнула Герда и сейчас же побежала искать их на грядках. Искала, искала, да так и не нашла.
Тогда девочка опустилась на землю и заплакала. Теплые слезы ее упали как раз на то место, где еще недавно стоял розовый куст, и, как только они смочили землю, мгновенно появился куст, усыпанный цветами, как и прежде. Герда обвила его ручонками, стала целовать цветы и вспомнила о тех великолепных розах, что цвели у нее дома, а потом и о Кае.
– Как же я замешкалась! – сказала девочка. – Мне ведь надо искать Кая!.. Вы не знаете, где он? – спросила она у роз. – Вы верите, что он умер?
– Он не умер! – ответили розы. – Мы ведь побывали под землей, где лежат все умершие, но Кая меж ними нет.
– Спасибо вам! – проговорила Герда и пошла к другим цветам; она заглядывала в их чашечки и спрашивала: – Вы не знаете, где Кай?
Но цветы, греясь на солнышке, думали только о собственных сказках – каждый о своей; много их выслушала Герда, но ни один цветок не сказал ей ни слова о Кае.
Что же рассказала Герде огненная лилия?
– Слышишь, как бьет барабан? «Бум! Бум!» Потом опять то же самое: «Бум! Бум!» Слушай заунывное пение женщин. Слушай крики жрецов… В длинном красном одеянии стоит на костре вдова индийца. Пламя вот-вот охватит ее и тело ее умершего мужа, но она думает о живом человеке, что стоит тут же, – о том, чьи глаза горят жарче пламени, чьи взоры жгут ее сердце сильнее огня, который сейчас испепелит ее тело. Разве пламя сердца может погаснуть в пламени костра!
– Ничего не понимаю! – сказала Герда.
– Это моя сказка! – объяснила огненная лилия.
Что рассказал вьюнок?
– Над скалой навис старинный рыцарский замок. К нему ведет узкая горная тропинка. Древние кирпичные стены густо увиты плющом, листья его цепляются за балкон. А на балконе стоит прелестная девушка; она перегнулась через перила и смотрит вниз, на дорогу. Девушка свежее розы на стебле, воздушнее колеблемого ветром цветка яблони. Как шуршит ее шелковое платье! «Неужели же он не придет?»
– Ты говоришь про Кая? – спросила Герда.
– Я рассказываю сказку, свои грезы! – ответил вьюнок.
Что рассказал крошка-подснежник?
– Между деревьями качается длинная доска, – это качели. На доске сидят две маленькие девочки в белоснежных платьицах и шляпках, украшенных длинными зелеными шелковыми лентами, которые развеваются на ветру. Братишка, постарше их, стоит позади сестер, обняв веревки; в одной руке у него чашечка с мыльной водой, в другой – глиняная трубочка: он пускает пузыри. Доска качается, пузыри разлетаются по воздуху, переливаясь на солнце всеми цветами радуги; вот один повис на конце трубочки и колышется от дуновения ветра. Качели качаются; черная собачонка, легкая, как мыльный пузырь, встает на задние лапки, а передние кладет на доску, – но доска взлетает вверх, а собачонка падает, тявкает и сердится. Дети поддразнивают ее, пузыри лопаются… Дощечка качается, пена разлетается – вот моя песенка!
– Может, она и хороша, да уж очень жалобно ты ее напеваешь!.. И опять ни слова о Kae!
Что рассказали гиацинты?
– Жили-были три стройные нежные красавицы сестрицы. Одна ходила в красном платье, другая в голубом, третья в белом. Рука об руку танцевали они при ясном лунном свете у тихого озера. То были не эльфы, но самые настоящие живые девушки. В воздухе разлился сладкий запах, и девушки скрылись в лесу. Но вот запахло еще сильней, еще сладостней, и вдруг из лесной чащи выплыли три гроба. В них лежали красавицы сестрицы, а вокруг них, как живые огоньки, порхали светлячки. Спят эти девушки или умерли? Аромат цветов говорит, что умерли. Вечерний колокол звонит по усопшим.
– От вашей сказки мне грустно стало! – сказала Герда. – Да и колокольчики ваши пахнут слишком сильно… Теперь у меня из головы не идут умершие девушки! Ах, неужели и Кай умер? Но розы побывали под землей и говорят, что его там нет.
– Динь-дон! – зазвенели колокольчики гиацинтов. – Мы звоним не над Каем. Мы и не знаем его. Мы вызваниваем свою собственную песенку, другой мы не знаем!
Тогда Герда пошла к лютику, сиявшему в блестящей зеленой траве.
– Ты, маленькое ясное солнышко! – сказала ему Герда. – Скажи, ты не знаешь, где мне искать моего названого братца?
Лютик засиял еще ярче и взглянул на девочку. Какую же песенку спел он ей? И в этой песенке ни слова не было о Кае!
– Был первый весенний день, солнце грело и так приветливо освещало маленький дворик! Лучи его скользили по белой стене соседнего дома, а под самой стеной из зеленой травки выглядывали первые желтенькие цветочки, которые сверкали на солнце, как золотые. На двор вышла посидеть старушка бабушка. Вот пришла к ней в гости ее внучка-служанка, бедная красивая девушка, и крепко поцеловала старушку. Поцелуй этот был дороже золота, – он шел прямо от сердца. Золото на устах, золото в сердце, золото на небе в утренний час!.. Вот и все! – закончил лютик.
– Бедная моя бабушка! – вздохнула Герда. – Верно, она скучает обо мне, верно, горюет, как горевала о Кае! Но я скоро вернусь и приведу его с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы: от них ничего не добьешься; они знают только свои песенки!
И она подвязала юбочку повыше, чтобы удобнее было бежать, но, когда перепрыгивала через нарцисс, тот хлестнул ее по ногам. Герда остановилась, посмотрела на этот высокий цветок и спросила:
– Ты, может быть, знаешь что-нибудь?
И наклонилась, ожидая ответа.
Что же сказал нарцисс?
– Я вижу себя! Я вижу себя! О, как я благоухаю!.. Высоко, высоко в каморке, под самой крышей, стоит полуодетая танцовщица. Она стоит то на одной ножке, то на обеих и попирает ими весь свет, – она лишь оптический обман. Вот она льет из чайника воду на какой-то предмет, который держит в руках. Это ее корсаж. Чистота – лучшая красота! Белое платье висит на гвозде, вбитом в стену; платье тоже выстирано водою из чайника и высушено на крыше. Вот девушка одевается и повязывает шею ярко-желтым платочком, который еще резче подчеркивает белизну платьица. Опять одна ножка в воздухе! Гляди, как прямо стоит девушка на другой, – точно цветок на своем стебельке! Я вижу в ней себя, я вижу в ней себя!
– Да мне-то какое дело до нее? – сказала Герда. – Нечего мне о ней рассказывать!
И она побежала в конец сада. На калитке был заржавевший засов, но Герда так долго теребила его, что он подался, калитка распахнулась, и девочка так, босиком, и пустилась бежать по дороге. Раза три она оглядывалась, но никто за ней не гнался. Наконец она устала, присела на большой камень и огляделась. Лето уже прошло, настала поздняя осень, а в волшебном саду старушки, где вечно сияло солнышко и цвели цветы всех времен года, этого не было заметно.
– Господи! Как же я замешкалась! Ведь уж осень на дворе! Тут не до отдыха! – сказала Герда и опять
