– Да, Олеська, все-таки ты молодчина! Я тобой горжусь!
– Да ладно тебе…
– Ты думаешь я говорю про твои писательские успехи? Это, конечно, здорово, и я погрелась в лучах, но я имею в виду Лизу Миклашевич…
– Миклашевскую!
– Но по сути-то она Миклашевич!
– Мало ли что…
– Олесь, ты совсем по нему не скучаешь?
– Не-а!
– И тебе его не жаль?
– Чего мне его жалеть? Сам виноват. Вызверился на меня из-за дизайна своего дурацкого дома… И, между прочим, с тех пор не появлялся. Мог бы хоть прощения попросить, скотина.
– А ты бы сделала первый шаг, мужики же такой народ…
Почему-то мне было больно и я решила перевести разговор:
– Лер, а что там наш Аполлоныч?
– Интересуешься?
– Любопытствую.
– А что Аполлоныч? Живет со своей куропаткой. Она, между прочим, мылится ко мне в подруги.
– А он знает, что я…
– Естественно! Правда, как услышал, лицо у него каменное стало… Он, по-моему, тебя любит.
– Люблю Олесю я, но странною любовью… Вот Бог упас, а то я на Тенерифе, когда поняла, что беременна, решила, что скажу ему… Вот я бы имела вид…
– Да уж… А почему ж тогда Миклашевичу не говоришь?
– Понимаешь, Лерка, я боюсь, что он начнет орать, топать ногами, обвинять меня во всех смертных грехах и сомневаться в своем отцовстве, а мне это сейчас вредно. Вот рожу спокойно, если все будет с ребеночком нормально, тогда может быть… Но не раньше.
– Да, у тебя и характер! Но все же отец нашей Лизке не помешал бы, даже и неродной, вроде Розы…
– Лер, ты опять за свое?
Потом мы уснули.
Меня встречала издательская машина, по дороге мы завезли Лерку.
– Может, мне с тобой поехать? Помочь чем-нибудь?
– Нет, там меня Тамара дожидается. Я так тебе за нее благодарна! Мы с ней уже сроднились, вместе Лизу ждем…
Когда мы подъехали к моему дому, я сразу увидела Тамару.
Она подбежала ко мне, мы расцеловались.
– Вот хорошо, вернулась, – бормотала она, выхватывая у меня сумку. – Я уж договорилась насчет Загорянки, съездила туда, там нормально, только вот… теперь я не знаю…
– Что вы не знаете? – испугалась я. Сейчас она скажет, что не сможет больше у меня работать и как я буду?
– Ну, захочешь ли ты теперь…
– Захочу, почему нет?
– Олесь, постой, – потянула она меня за рукав от лифта. – Поговорить надо.
– Вы меня бросаете?
– С ума сошла? Нет, просто там, в квартире…
– Что, трубу прорвало? Ограбили?
– Да замолчи ты, горе мое! Там муж твой явился…
– Какой муж? У меня нет мужа!
– Он сказал, что муж, Дмитрий Алексеевич… Олеся, ты зря его шугаешь, он у тебя золото просто…
Я похолодела, и тут же меня бросило в жар.
– Откуда он взялся?
– Вчера под вечер явился с огромной куклой. Такой мужик хороший, так мы с ним душевно поговорили… И он сказал, что не уйдет отсюда, пока с тобой не поговорит.
– Откуда он узнал про Лизу?
– Сказал, что увидал тебя на улице с пузом…
– Ничего, как пришел, так и уйдет!
– Олесь, не сходи с ума!
– Идем! – решительно воскликнула я и вошла в лифт.
– Олеся, не горячись!
Я только зубами скрипнула.
– Наглец! Уверен, что это его ребенок! Сейчас я его разочарую.
Я ворвалась в комнату и замерла. На ковре, положив голову на диван сидел и сладко спал Миклашевич. Я глянула на него сверху вниз и впервые заметила на затылке легкую проплешинку. И вдруг меня захлестнула такая волна любви, нежности, жалости, что даже голова закружилась. Тамара глянула на меня и на цыпочках ретировалась в кухню и даже закрыла за собой дверь. И тут он открыл глаза.
– Олеська, ты дура, набитая дура. Самая большая дура на всем свете. – Он ткнулся головой мне в живот, а я погладила его намечающуюся плешь. Никого роднее у меня не было. – Ты просто корова, безнадежная идиотка… – бормотал он, – мы же нужны друг другу, курица безмозглая…
Эти слова казались мне музыкой. И потом ясно же: суженого конем не объедешь. Кто, кроме Миклашевича годится в мужья Миклашевской?
От автора: Ну и дура!
