– И предлагаете перепрятать груз. Они начнут думать, куда его спрятать, а вы им предложите пустующую квартиру вашего брата. Там, мол, безопаснее всего.
– Извини, но это чепуха.
– Почему?
– Потому что они решили меня убрать и, безусловно, не станут говорить мне, куда спрячут груз, и уж тем более не купятся на такую дешевку.
– Вы думаете?
– Конечно! Сейчас важнее всего добыть этот груз.
– Понимаю. Чем мы можем помочь?
– Вы уж и так помогли, слов просто нет. Спасибо.
– Но если вам что-то понадобится…
– Вот если тот ваш парнишка, что столько полезной информации добыл, еще что-то узнает…
– Мы сразу дадим вам знать.
Тут в столовую вошел дед.
– Кирилл, если вы передумали, могу вас послушать.
– Но у вас же гости!
– Гостей пока займет жена, а нам с вами вполне хватит получаса.
– Я не знаю…
– Да ладно, экспромт всегда лучше! Идемте ко мне. А ты, ребенок, ступай к гостям!
Хорошо, что он не назвал меня ребенком при Коте! Я бы этого не пережила!
На террасе по-прежнему стоял шум и хохот. Всех развлекал попугай, которого, как выяснилось, звали Мишаней. «Мишаня хорроший, Мишаня добррый паррень! Игоррь, брродяга! Дуррак!»
У Ниночки от хохота сделалась икота, тетя Липа отпаивала ее водой, Мотька просто корчилась от смеха на диване, а Олег невозмутимо взирал на это веселье. Ирина Олеговна довольно улыбалась.
Я села за стол, налила себе квасу, и тут донеслись звуки рояля. Дедушка что-то наигрывал.
– Ася, Мотя, пошли на кухню, надо ужин быстренько сделать! – распорядилась тетя Липа. – Ниночка, побудь с гостями, а мы на кухню.
– Олимпиада Андреевна, бога ради, не беспокойтесь! – воскликнула Ирина Олеговна. – Мы так неожиданно свалились вам на голову, вовсе не предполагая вас обременять.
– Нет уж, таких дорогих гостей без ужина я не оставлю! И не надейтесь!
Мы поплелись на кухню. Я резала овощи для салата, Мотька терла сыр, тетя Липа рылась в холодильнике. И вдруг мы услышали чудесный мягкий голос, поющий романс Чайковского «Растворил я окно». Дед аккомпанировал ему. Мы замерли, и тетя Липа тоже. Она обожала пение. Любовь к пению и привела ее в наш дом, она когда-то была страстной дедушкиной поклонницей и живет у нас с тех пор, как я родилась, и мы все в ней души не чаем.
– Это настоящее пение! – проговорила она и смахнула слезу.
И вдруг раздался неистовый дедушкин крик:
– Мальчишка! Идиот! Такой голос, такие данные! Кретин, сколько тебе лет? Болван! Двадцать шесть? Еще не поздно! Завтра же поедешь в консерваторию с моей запиской! Впрочем, я лучше позвоню ректору! Неужели ты, шляпа, сам не понимаешь, что тебе бог дал? Позор! Позор! А ну пой еще, Онегина знаешь? Нет? А что ты, черт тебя дери, знаешь? Два года занятий с хорошим педагогом, и тебя можно выпускать на сцену, у тебя же от природы поставленный голос, окаянная твоя душа! Ничего, я с тебя теперь глаз не спущу! Погоди, я сейчас позвоню! Черт, ее дома нет! Я тебя познакомлю с таким гениальным педагогом! Не слыхал? Ольга Рикардовна Бонетти. На худой конец без консерватории обойдешься! Она из тебя человека сделает!
Душа моя замирала от счастья при мысли о том, как обрадуется Котя. Но сколько всего надо еще преодолеть, чтобы Кирилл действительно мог заняться пением. И на все про все у нас три дня, до возвращения Гуся. Что же делать?
Покончив с овощами, я бросилась к телефону. Они наверняка уже доехали. Трубку снял Михал Михалыч.
– Михал Михалыч, миленький, победа!
– Какая победа? Что?
– Кирилл! Дед его прослушал!
– Сейчас, я тебе Константина дам!
– Алло! Ася? Что стряслось!
– Котя, миленький! Дед сейчас так орет на Кирилла, ругает его на чем свет стоит! Ура!
– Ничего не понимаю, Ася, говори толком, что там такое, почему твой дед на него орет, за что?
– За то, что зарыл в землю свой талант! Он просто в восторге от его данных, понимаешь? И говорит, еще не поздно! Понимаешь?
– Неужели? Асенька! Чудо ты мое! Неужели правда?
