свою детскую мечту в средство для спасения человечества. Тут думать надо, всем вместе думать, тут в одиночку решать нельзя.
– «За всех могут решать только все. Или, в крайнем случае, партия». Так, кажется, говорит наш друг Кротов, – вспомнил Женька.
– И правильно говорит.
– Нет, неправильно! Это главная беда: «суждены нам благие порывы, да свершить ничего не дано». Воспитали нас так. Вот и оттягиваем решение проблемы, вот и откладываем спасение мира до лучших времен. Потому что боимся ответственность взять на себя. Пусть решает партия, пусть решает ООН, пусть народ решает… А где он, этот народ? Ведь каждый боится, даже гениальный химик Станский, собиравшийся в свое время, не моргнув глазом, запихать все человечество в холодильник. А вот Брусилов не побоялся. И молодчина! Катаклизм лучше, чем застойное болото! Катаклизм – это революция. А ты, Эдик – реакционер.
– А ты, Женька – дурак. Жалкий поэтишка и невростеник. И Брусилова защищаешь, потому что вы оба одинаковые. Он, недолго думая, игрушки свои по белу свету раскидал, а ты – только и умеешь анаф к черту на рога зашвыривать, да из бластера лупить в белый свет, как в копеечку! И отвечай тут теперь за тебя!
И Женька побелел вдруг, как пластиковая фляжка, из которой вылили клюквенный морс.
– Я что, убил кого-нибудь? – спросил он сипло.
Эдик и Черный молча переглянулись. А потом Черный выдавил, глядя в пол:
– Четверых.
Из книги «Катехизис сеймерного мира»
Вопрос. Был ли Апельсин запрограммирован на производство сибров?
Брусилов. Нет. Он был запрограммирован на помощь человечеству, а мои мысли о сибре помогли ему выбрать вариант помощи, удобный тем, что его изобрел человек, а не пришлый разум.
Петрикссон. Очень может быть. Во всяком случае, Апельсин был запрограммирован на тот или иной эксперимент с низшей цивилизацией, и теперь, благодаря Брусилову, успешно проводит его на большом подопытном кролике по имени Земля.
Хао Цзы-вэн. Да. По-видимому, создание дубликатора – это один из стандартных методов исследования цивилизаций.
Пинелли. Разумеется, нет. Просто оранжит как информационная матрица выбрал для дальнейшего накопления информации наиболее удобную во всех отношениях форму.
Угрюмов. Нет. Апельсин нацелен только на контакт и выбрал Брусилова в качестве партнера. Средствами контакта стали бессмертие Брусиловых и сибр – предмет, принадлежащий как бы двум цивилизациям одновременно.
Кротов. Апельсин – сложно запрограммированное оружие. Был в его арсенале и чудовищный дубликатор. Но это еще только цветочки – ягодки впереди. А Брусилов – это предатель человечества, выступающий под личиной спасителя.
Уайтстоун. Апельсин рассчитан на перестройку человеческой природы. Бессмертие Брусиловых и всеобщая вакцинация – вот главные шаги на пути этой перестройки, а сибры – это в известном смысле побочный продукт деятельности Апельсина на нашей планете.
Сингх. Не Апельсин был запрограммирован на производство сибров, а в великий замысел Брусилова, Бога, рожденного на Земле, была заложена идея оранжита.
Комментарий
Современная сибрология считает, что оранжит обладает свойством, которое мы условно называем стремлением к реализации идей.
Оказавшись волею случая на нашей планете или вблизи ее, он уловил информацию, исходящую от Брусилова, и использовал ее.
Предполагается, что это свойство оранжита характеризуется однократностно, то есть, создав сибры, он уже не способен воплощать иные идеи, даже исходящие от Брусилова. Предполагается, что при условии полного уничтожения (исчезновения) сибров Апельсин будет способен к следующей реализации. Проведение такого эксперимента не планируется не только в силу очередного протеста со стороны Брусилова, но и ввиду возможной опасности для всей планеты.
– Теперь ты понимаешь, где мы находимся? – спросил Черный у Женьки, когда тот начал приходить в себя и уже готов был сам задавать новые вопросы.
– В тюрьме, что ли?
– Не совсем. Я бы назвал это скорее домашним арестом.
– Извини, Рюш, – поправил Эдик, – но Кротов ничего не говорил об аресте.
– Однако сюда нас привели под конвоем.
– Под тем же самым конвоем ты шел и раньше, – настаивал на своем Эдик (ах, как хотелось ему оправдать Кротова!), – без сопровождения мы бы здесь просто заблудились.
А Женьке этот спор показался беспредметным. Какая разница, заперты они в стенах этой комнаты, в стенах «Полюса» или с стенах Норда – ясно, что так и так они пленники. С другой стороны, каждый из них – очень важная персона, потому что Брусилов – их друг. С третьей стороны, он, Женька – преступник. И для того мира и для этого. С четвертой стороны… Очень тяжело было думать. Мысли расклеивались, распадались, разбегались куда-то. Пока он читал брусиловскую книгу, ему удалось полностью отвлечься от реальности, но теперь вновь пришло отчаяние, и перед глазами неотвязно стоял Цанев, кричащий на черно-зеленых возле самой арены, и Цанев, уткнувшийся лицом в песок с темной струйкой крови поперек щеки, и Цанев, с набитым ртом ругающий советских врачей за столиком в ресторане, и Цанев на лыжах среди торосов и снова Цанев, Цанев, Цанев… А тут еще какие-то четверо, которых он уложил там, в Колизее. Кто они?
