– Ах ты сволочь! Засветился уже! Ты сколько же галактических законов нарушил, рецидивист проклятый?! Но это уж точно в последний раз. И вот что…
На этом, братцы, понятная для меня часть кончилась, и началась несуразица. Во-первых, все они перешли на свой язык – этакое пронзительное верещание вроде птичьего. Во-вторых, нарушитель галактических законов вскочил, брюхо его стало стремительно желтеть и сделалось похожим на гигантский кусок янтаря, а руки обвисли плетьми и лицо помертвело. В-третьих, штатские лопнули оба, как перезревшие каштаны, и под их бутафорной одеждой обнаружилась та же полупрозрачная масса, только ярко-красная, словно клубничный джем. Верещали они с каждой секундой все яростнее, а человеческие тела их вместе с одеждой довольно быстро растворялись в красном и желтом студне тел настоящих. И я еще не успел подумать про того, третьего, в прихожей, как он ударился в дверях о мою спину, развалился на два бесформенных розовых мешка, которые обтекли меня и тут же снова слились воедино. Он двигался, ни за что не задевая, и те трое уже висели над полом безо всякой опоры. Верещание перешло в пронзительный писк на грани ультразвука. Желтый внезапно вильнул и бросился к окну, но все красные разом налипли на него, и образовавшийся ком с громким шипением начал сжиматься. Не прошло и минуты, как от них не осталось ничего: ни дыма, ни даже запаха.
Я стоял, как дурак, посреди собственной комнаты и с глубокой тоскою вспоминал то славное время, когда на дверце моего холодильника ютилась неизменная бутылка водочки.
Утром я нашел в кресле полупрозрачную бесцветную плитку размером с книгу. Долго вертел ее в руках, наконец угодил пальцем в какое-то углубление, и плитка – действительно, как книга – развернулась веером упругих листков, испещренных штрихами и точками. Потом вновь сложилась. «Растяпа, этот рецидивист, – подумал я, – забыл какую-то свою игрушку». И положил плитку в секретер, рядом с давешним катализатором. Ничего не хотелось мне делать с этими штуками. Ничего: ни экспериментировать, ни выбрасывать, ни сдавать куда бы то ни было. Я решил просто подождать. Чего? Не знаю. Но вся моя жизнь с тех пор переменилась.
Я по-прежнему хожу в свою контору, по-прежнему толкаюсь вечерами у книжного, зарабатывая на жизнь, даже девчонок вожу к себе по-прежнему. Но я вдруг стал думать о таких вещах, которым раньше не придавал значения или вовсе не догадывался о них. Меня, например неотвязно мучит проблема: спасет ли людей внезапное изобилие? Кому мультипликатор будет нужнее: лентяям, обжорам – или творцам, которые навсегда освободятся от черной работы; людям доброй воли, которые дадут еду голодным и лекарства больным – или воякам, которые враз все уничтожат в бешено ускорившейся гонке вооружений? Черт знает о чем думаю я теперь. Всерьез переживаю, что не спросил зеленобрюхого, может ли его мультипликатор тиражировать людей как вещи – ведь это, пожалуй, было бы ни к чему. В общем, частенько я рассуждаю так, будто мультипликатор на самом деле возможен. А время от времени (как же иначе?) подвергаю сомнению собственную психическую нормальность. И только эти «вещдоки» в секретере спасают меня от окончательного безумия. А впрочем, что это за доказательства: бутылка с красной пылью да какая-то китайская головоломка? Подумаешь, инопланетные штучки!
И однажды я не выдержал. Позвонил старому знакомому еще по «универу» (он окончил химфак) и попросил сделать – не для себя, конечно – максимально полный анализ одного порошка. Передал ему крохотную горсточку. Он обещал звонить и пропал надолго. Я успел забыть о своей просьбе, когда он внезапно объявился.
– Старик! – орал он в трубку. – Где ты взял этот порошок?!
– А что такое? – спросил я невозмутимо.
– Понимаешь, вообще-то это двуокись тория, но не совсем двуокись тория. У нее совершенно немыслимая кристаллическая структура.
– Ну и что?
– А то, что она, например, оказалась уникально эффективным катализатором (при слове «катализатор» я вздрогнул) в реакции окисления… (тут я ни черта не запомнил – какого-то альфа-минус-хренатина в бета- плюс-хренатан).
– А для чего это нужно? – поинтересовался я.
– А тебе зачем? – агрессивно откликнулся он.
– Вот как. Ты где работаешь-то?
– Извини, старик, не имею права разглашать.
Кисло мне стало, братцы, от этого разговора. А он спросил:
– Слушай, не можешь еще достать порошочка? Спирту нальем один к одному. Годится?
– Нет, не смогу, – отозвался я глухо.
– Так может, мы сами? Ты только адрес дай.
– Не знаю я никакого адреса. Друг на одном «ящике» спер из буржуйской установки – вот и все.
– На каком «ящике»-то? – Продолжал он допытываться. – Назови хоть что-нибудь: открытое название, номер… Я же их знаю все.
– Не имею права разглашать, – сказал я и повесил трубку.
Порошочек ему! Катализатор. Шиш тебе, а не катализатор! Он для прогресса предназначен, а вы там из него химическое оружие сляпаете. Нет уж, дудки.
И больше я ни к кому не обращался. Но почему-то именно тогда меня осенило. Я даже удивился, что раньше не догадывался. Ведь эта дурацкая плитка – она и есть «ноу-хау», про которое талдычил мой пришелец. Он только объяснить не успел, как с ним работать. Точно, точно. А заказать «ноу-хау» успел – вот оно и свалилось в мое кресло. Обидно, братцы, до соплей. А уж ему-то как обидно! Сидит, небось на своей Альфа Центавра за решеткой и плачет. Не представляю, впрочем, какие должны быть решетки для этакой зеленой размазни.
А еще, братцы, я начал много читать. Особенно фантастику. Ведь у фантастов подобных случаев сколько хочешь описано. И так все по-умному получается, и все-то проблемы у них решены, и все они знают, как вести себя. Впрочем, не всегда. Бывают и дураки вроде меня. Но это в юмористических рассказах. А мне сейчас не до юмора. Я же, выходит, сорвал грандиозную программу ускорения прогресса. И все из-за того, что не читал раньше фантастики. Ведь если бы читал, разве бы я так себя вел?.. Эх, братцы!
А над этим «ноу-хау» я долго голову ломал, но так и не понял. Теперь на вас вся надежда, читатели. Ищите меня, поговорим, может, и доверю вам штуковину эту. Только имейте в виду, если вы на каком «ящике» работаете или, не дай бог, из органов ко мне явитесь – лучше не приходите – сразу пойму, у меня на эти дела нюх, не обманете. Дурачком прикинусь, дескать, вот так мы глупо шутим, и провожу вас до дверей. Да, и обыск у меня не надо делать, граждане сыщики, потому что давно уже нет ничего в моей квартире.
Вот так, братцы. Мне ведь в самом деле помощь ваша нужна. Вы только не обижайтесь, если кто-нибудь из вас разгадает «ноу-хау» и сделает мультипликатор, а я ему все равно катализатор прогресса не дам. Вы понимаете, в чем дело, я очень много умных книжек прочел, но так и не знаю до сих пор, хорошо ли это – внезапное изобилие и ускорение прогресса. Лично по мне – так, пожалуй, хорошо. А вот что другие скажут? Вон эти-то, краснопузые вылавливают самовольных миссионеров, мешают им делать их доброе дело. Почему? Я-то этих «стражей» не очень жалую, даже инопланетных. Но черт их знает, может быть, правы-то как раз они? Может быть, вовсе и не нужен слаборазвитым планетам катализатор прогресса? Как вы полагаете?
Нет правды на Земле
Андрей Васильевич Тимохин садится к телефону. Начальник попросил остаться в ночную смену (идет очень важный эксперимент), а он ответил уклончиво:
– Не обещаю пока, Петр Кузьмич.
Теперь он снимает трубку, слушает гудок и думает:
«Главное – ничего не перепутать. Надо же, год уже прошел, а я все никак не привыкну. Значит, так. Матери нельзя говорить о работе. Она будет нервничать. Жене нельзя говорить, что еду к матери. Обидится, скажет, дома совсем не бываешь. Начальнику нельзя говорить о жене. Он ее слишком хорошо знает, не поверит ни одному слову. Паше Мельникову нельзя говорить ни о жене, ни о матери – только о бабах. Лучше всего приплести Татьяну, это понятнее всего. Татьяне нельзя говорить… Боже, как я
