Через довольно короткое время солдат из нашей учебной роты отправили в Финляндию. Меня же оставили на курсах младшего офицерского состава в Торренер Йох. Из нас готовили командиров пулеметного взвода. Помимо этого мы довольно долго занимались альпинистской подготовкой.
Когда мы вернулись в долину, уже наступила осень. На моих эполетах теперь красовался тонкий серебряный галун. Скоро я окажусь на фронте. Мне очень хотелось знать, в какую дивизию я попаду. Я знал, что на Балканах воюет 7-я горно-пехотная дивизия войск СС. Однако я предполагал, что, скорее всего, меня отправят в часть, воюющую в Заполярье. Это место по-прежнему оставалось для меня загадкой, романтичным и далеким краем. Однако то, что я слышал от Вольфа и Филиппа, вызывало у меня самое теплое отношение к Финляндии и ее народу.
Я снова возобновил поездки в Зальцбург, где с большим удовольствием бывал на театральных и оперных постановках. Когда в воскресенье вечером я вернулся в казарму, в моем воображении все еще продолжала звучать восхитительная музыка Пуччини из оперы «Мадам Баттерфляй». Я в очередной раз испытывал радость о того, что побывал в самом центре европейской культурной жизни. Однако она омрачалась тем, что я понимал, что этому счастливому времени скоро настанет конец. Когда я проходил через караульную комнату, дежурный унтер-офицер окликнул меня и сообщил:
— Завтра в шесть утра вы отправляетесь в Финляндию.
Взгляд в бездну
Поезд заметно сбавил скорость и вскоре остановился. Жидкий утренний свет сочился в щели нашего вагона. В нем было трудно различить фигуры солдат, спавших на застеленном соломой полу. В полусне мне вспоминаются эпизоды нашего путешествия на север. На закате первого дня мы добрались до Вены. Я никогда там не был, однако название этого города навевает образы прекрасных зданий и памятников, широких проспектов и изумительной красоты парков — символов великолепия и богатства австрийской столицы. Вместо этого мы увидели лишь какие-то задворки на окраине, неопрятные и совершенно безликие. Сразу после Вены скорость нашего поезда существенно уменьшилась. Мы стали надолго задерживаться на каких-то крошечных полустанках и запасных путях. Поезд проехал по горам протектората Богемии и Моравии (оккупированной Чехословакии) и оказался в промышленных районах Верхней Силезии. Утром третьего дня мы добрались до равнин западной части генерал-губернаторства (Польши).
В вагоне я знаю лишь трех-четырех солдат из нашей учебной роты, с которыми провел вместе три последних месяца. Остальные — из учебной роты более позднего призыва, чем наш. С радостью узнаю о том, что фон Хартманн едет в этом же поезде. Согласно последним слухам, он упросил начальство перевести его в старую дивизию, где служил раньше. Говорят, что наш ротный по-прежнему ходит с тростью.
Встаю и осторожно перешагиваю через спящих товарищей. Приоткрываю дверь и вылезаю наружу. Поезд стоит между двумя полустанками. Локомотив с шипением выпускает пар. Окружающее пространство выглядит совершенно невзрачно. Впереди вдоль путей двигаются какие-то тени, скорее всего, железнодорожные рабочие.
Я успеваю справить нужду, и вскоре поезд приходит в движение. Несколько моих попутчиков уже на ходу заскакивают в вагоны. Я остаюсь у двери, рядом со мной несколько моих товарищей, которые хотят узнать о причинах задержки эшелона. Тени, которые я заметил с дальнего расстояния, постепенно обретают четкость. Теперь мы видим группу из двадцати или тридцати человек в гражданской одежде, сильно оборванных, охраняемых солдатами в шинелях войск СС. Последние вооружены винтовками, небрежно положенными на сгиб локтя правой руки.
После того как поезд проползает по ремонтируемому участку пути, мне удается разглядеть лица пленных. Я испытываю ужас. Огромные запавшие глаза, испуганные взгляды, мучнисто-бледные голодные лица. У большинства к курткам пришиты желтые шестиугольники звезды Давида. Евреи. Вздрагиваю от их робких призывов:
— Герр солдат, умоляю, дайте кусок хлеба!
Они вскидывают костлявые руки с огромными кистями. Это человеческие существа на крайней стадии унижения.
Когда наш вагон проезжает мимо несчастных евреев, мы, стоящие у двери, хотим поделиться с ними чем-нибудь, однако дать им нечего, последние дни мы сами жили впроголодь. Вижу, как из соседнего вагона вылетает половина буханки хлеба. Какой-то еврейский юноша ловит ее и тут же прячет под куртку.
Поезд снова останавливается, и мы с расстояния наблюдаем за происходящим. Охранник вытаскивает из строя юношу и приказывает ему отдать хлеб. Тот отказывается повиноваться. Тогда охранник вырывает его у него и отбрасывает в сторону. Юноша бросается за хлебом. Раздается резкий крик:
— Стоять!
Мы знаем, что за такой предупредительной командой должен последовать выстрел. Охранник красноречивым движением винтовки подчеркивает свой приказ. Затем ударяет лежащего юношу ногой и прикладом винтовки. Зрелище невыносимое. Слышу доносящиеся из ближних вагонов негодующие крики и даже угрозы. Дальше все происходит очень быстро. Из пассажирского вагона нашего состава выскакивают два офицера, которые решительным шагом направляются к охраннику. Один из них фон Хартманн. За ним следует второй, незнакомый мне офицер, он моложе нашего ротного. Приблизившись к охраннику, фон Хартманн громко кричит:
— Немедленно прекратить. Я приказываю! Оставьте его!
Охранник разворачивается. Ствол его винтовки теперь нацелен на двух офицеров. Молодой офицер, на шаг отстающий от своего старшего коллеги, выхватывает пистолет. В следующую секунду винтовка опускается, а пистолет возвращается обратно в кобуру. Фон Хартманн отдает приказ, который мне не удалось разобрать. Юный пленник подходит к нашим офицерам, которые явно берут его под свою защиту. Ему жестами предлагают направиться впереди них к нашему поезду. Фон Хартманн немного прихрамывает, но идет быстро и изящно. Перед грузовым вагоном, прицепленным к их пассажирскому вагону, они передают пленного унтер-офицеру, который заводит его внутрь. Поезд трогается и медленно набирает скорость.
Мы закрываем дверь и начинаем уборку в вагоне. Те, кто был свидетелями недавней сцены, рассказывают остальным товарищам о случившемся. Мы все довольны вмешательством наших офицеров. Один из солдат высказывает предположение, что юного пленника покормят на следующей станции, где мы будем завтракать. Этот случай произвел на меня глубокое впечатление. Хотя порядок был в конечном итоге установлен, на душе у меня все равно остался мутный осадок.
Вечером мы прибыли в Данциг. Подъезжая к нему, я размышлял о судьбе этого города. Шесть лет назад, в 1937 году я уже был в нем вместе с Ником. Это была четырехнедельная экскурсия местной организации юнгфолька по Восточной Пруссии. Этот независимый немецкий город находился посредине так называемого данцигского коридора, контролируемого поляками и искусственно созданного Антантой по Версальскому договору. Летом 1937 года там было много туристических групп юнгфолька. Мы все встретились в конечном итоге в Данциге, где вечером устроили факельное шествие. Это было грандиозное зрелище. После этого Данциг остался в моей памяти как место с удивительно красивыми домами и залитой солнечным светом морской водой в порту.
Сейчас же город лежит во тьме — идет война. Огромный корабль покачивается на волнах у пристани.
Ждем погрузки на него. Мы проведем ночь на этом корабле. Неожиданно из темноты появляется фон Хартманн вместе с унтер-офицером, охранявшим нашего пленника. Увидев нас, он спрашивает:
— Как самочувствие, юные герои? Ждете путешествия по Балтийскому морю?
Я случайно оказался с ним лицом к лицу. Ловлю его взгляд.
— Мы отлично себя чувствуем, — ответил я. — Смею присовокупить, мы были обрадованы вашим вмешательством в утреннее происшествие.
