Минометный огонь неожиданно прекращается.
— Смотрите! — кричит Старик. — Наверное, сейчас следом за ними бросится 12-я рота! Глазам своим не верю! Вот же дьяволы!
Я вскакиваю и, выглянув в амбразуру, вижу фигуры наших солдат, устремившихся по безлесному заснеженному пространству налево от холма в направлении русского дозора. Они уже совсем близко и вот- вот рассекут отряд противника надвое. Слышу громкий голос Маннхарда, приказывающего своим людям на левом фланге окружить неприятеля и отрезать ему пути к отступлению. После этого все происходит со стремительной скоростью. Выстрелы, крики, окружение русского отряда. Наши солдаты уже готовы отогнать к нам в тыл окруженного врага, когда снова открывают огонь русские минометы.
Спустя какое-то время в лесу снова стало тихо и темно, так же, как и утром. Приближался вечер, и мне предстояло заступать в караул. К нам подошел Старик и сообщил, что с нашей стороны потерь не было. Я глубоко затянулся своей первой сигаретой и почувствовал, что тревога уступает место радостному ощущению того, что я нахожусь там, где всегда хотел быть в грозные годы войны.
Вернувшись в блиндаж, солдаты приходят в небывалое воодушевление. Прибыла почта. В условиях нашего тесного жилища письма из дома становятся всеобщим достоянием. На столе рядом с карбидной лампой стоит бутылка коньяка, часть нашего месячного пайка. Письма и фотографии идут по кругу. Кто-то занимается чисткой оружия. Я радостно разглядываю полученную от родителей посылку. Открыв ее, я не верю своим глазам. Это предрождественские подарки, которые в детстве я привык получать дома утром 6 декабря: шоколад, печенье, орехи, еловая веточка с крошечными красными игрушками, нож, записная книжка. На этот раз мне прислали маленькую книгу — «Под осенней звездой» Гамсуна. Подумать только! Посылка проделала путь в четыре тысячи километров — на пароходе, поезде, грузовике и на спине мула. Самое удивительно, что она прибыла вовремя. Это настоящее чудо.
Снаружи становится еще холоднее, мороз крепчает. В блиндаже жарко натоплено, печка раскалилась докрасна. Наше настроение поднимается еще больше после второй бутылки коньяка. Старик управляет всеобщим весельем, запевая песни, которые мы тут же подхватываем, рассказывает анекдоты. Он требует анекдотов и от нас и высказывает одобрение или осуждение в зависимости от степени их непристойности.
— Знаете анекдот про двух блох? — спрашивает он. — Нет? Никогда не слышали? Тогда я вам его расскажу. Значит, так. Встречаются две блохи в бороде у мотоциклиста. «Нравится тебе здесь?» — спрашивает одна. «Жить можно, но каждый раз, когда он едет на мотоцикле, возникает жуткий сквозняк! Это просто безумие какое-то!» — «Если хочешь знать мой совет, найди себе молодую бабенку и поселись как можно скорее у нее подмышкой. Жить будешь в свое удовольствие, в тепле и спокойствии». Вторая блоха так и поступила. На следующий день она сбежала, но через пару недель вернулась обратно. «Как поживаешь, подружка? Последовала моему совету?» — «А как же! Приползала я в подмышку к молодой бабенке и неплохо пожила, как ты и говорила. Но однажды я обнаружила место получше, совсем рядом, тоже среди волос, теплое и уютное. Превосходное место! Замечательное!» — «Рада слышать, подружка. Но скажи, почему же ты там не осталась?» — «Да я и сама не знаю. Однажды я снова оказалась в бороде мотоциклиста!»
Следует взрыв смеха. Мы с Генрихом смеемся более сдержанно, чем остальные. Мы моложе наших товарищей, и нам не слишком нравятся подобные соленые шутки. По кругу снова идет бутылка коньяка, звучит новая песня. Боймер заводит грустную мелодию на губной гармошке — любимую песню Шмидхена о браконьере, его дочери и хозяине леса. В следующем куплете все герои умирают. Шмидхену нравятся такие песни. За одной грустной песней следует другая. Боймер умел великолепно играть на таком простом инструменте. Те из нас, кто не знают слов, воспроизводят лишь мелодию. Старик, у которого изменилось настроение, неожиданно замолкает. На его лице появляется печальное выражение. Внезапно он встает и, понизив голос, просит:
— Не надо больше, я не могу это слышать.
— Не будь занудой, Старик! Споем еще! — кричит Шмидхен и порывается запеть что-то новое.
— Я сказал, хватит! — рявкает Старик и ударяет рукой по столешнице. — Довольно! Завтра у нас будет хлопот полон рот. Нам нужно восстанавливать крышу. Пора спать!
С этими словами он выходит наружу. Прежде чем Шмидхен успевает что-то сказать, Генрих крепко хватает его за руку, давая понять, что следует успокоиться. Наша короткая вечеринка закончена.
Старик по-прежнему не возвращается. Скоро настанет очередь Генриху заступать в караул. Мне хочется узнать о странном поведении Старика, и я спрашиваю об этом.
— Похоже, — отвечает мой товарищ, — что он не любит такие песни. Они действуют ему на нервы.
Затем Генрих рассказывает мне историю о Салле и роли Старика в случившемся. Он говорит, что рано или поздно я все равно узнаю о ней, по крайней мере, какие-то намеки, которые меня наверняка удивят. По его словам, Старик воевал в ударной группе, которая была предшественницей нашей дивизии. Их перебросили из южной части Норвегии на новый участок фронта в северную Карелию. Это было в конце июня 1941 года, когда там начались боевые действия. Поскольку это была моторизованная часть, абсолютно не готовая к боям в лесах, ее первым заданием стал захват нескольких высот в пустынной местности между деревушкой Салла и советско-финской границей. В интересах безопасного проведения операции, обошлись без предварительной разведки местности. Не успела часть добраться до подножия холмов, как на нее обрушился плотный огонь русских минометов и пулеметов, расположившихся на господствующих высотах. Наших солдат прижали к земле. Неожиданно в сухом лесу вспыхнул пожар. Генриха тогда в той части не было, но ему рассказывали, что картина была жуткая. Все вокруг охватило огнем и заволокло дымом. Сверху летят осколки снарядов. Пулеметные очереди прошивают каждый квадратный метр пространства. Потери среди наших солдат и офицеров увеличиваются с каждой минутой. Связь обрывается. Товарищей Старика охватывает паника, начинается беспорядочное отступление. Старик, зная, что рискует сгореть в пожаре, оставляет своих товарищей, и мертвых, и раненых. После того как Салла была взята, обнаружены сотни обгоревших тел. Старик до сих пор не может забыть жуткие крики, доносившиеся из охваченного огнем леса. (Об этом случае, свидетельствовавшем о неготовности боевой группы СС «Норд» к первому бою, более подробно рассказывается в книге «Семь дней в январе» Вольфа Цепфа. — Прим. автора.)
Генрих заканчивает рассказ и подбрасывает дров в печку. Его профиль четко вырисовывается в отсветах огня. Рассказ о крещении огнем, которое испытала дивизия, придает его бледному лицу какое-то печальное и даже мрачное выражение. Мы уже успели сблизиться с ним и часто говорили по душам. Он родился в Восточной Пруссии, в Кенигсберге, и добровольно поступил на службу в войска СС сразу по окончании гимназии. Несмотря на присущий ему идеализм, он был скептиком. В его словах я отчетливо услышал удовлетворение от того, что послужной список нашей дивизии далеко не всегда был победоносным.
Немного помолчав, он продолжает:
— Позднее дивизия отлично воевала и в 1942 году была преобразована в горную дивизию. Старик получил Железный крест. Он все еще переживает из-за случившегося. Сомневаюсь, что он когда-нибудь успокоится.
Мне предстоит в полночь сменить Генриха в карауле, и поэтому я решаю немного поспать. Ложусь на койку и прикрепляю к стене еловую ветку, полученную из дома. Прореху в крыше немного залатали. Завтра утром мы основательно займемся ее ремонтом.
Примерно в это время я познакомился с унтершарфюрером Маннхардом.
Я находился в карауле. С минуту на минуту меня должны были сменить. Шел снег. Небо немного прояснилось, но стало очень холодно. Началось суровое время года, когда природа немеет от холода и солдатам по обе стороны фронта приходится бороться с общим врагом — беспощадными морозами. Даже малая небрежность в обмундировании может вызвать обморожение пальцев, носа, ушей. Караульные обычно стоят на еловом лапнике. На ногах у них войлочные сапоги, на руках — массивные рукавицы. Они одеты в утепленные штаны, подбитые мехом куртки с капюшоном, маскировочные халаты. На голову натянута шерстяная маска-чулок с прорезями для носа и глаз. В зимней экипировке мы больше похожи на пожилых рыночных торговок, чем на молодых солдат.
Несмотря на причиняемые нам неудобства, зима не может не вызвать у нас восхищения своей
