– Да. Из кармана на груди. Он прочитал имя, а потом…
– Что? Положил назад в карман?
– Нет.
– А что, выбросил?
– Я не помню, что он с ним сделал, – сказал мальчик печально.
– А если ты хорошенько подумаешь, как, по‑твоему, сможешь вспомнить?
– Не знаю.
Мальчик серьезно смотрел на полицейского; он начал понимать, что речь идет о чем‑то важном.
– Если я вспомню, я вам скажу, – прошептал он.
– Ян Хенри, – так же тихо сказал Сейер, – это очень‑очень важно.
Они подъехали к зеленому дому.
– Я понимаю.
– Так что, если вспомнишь что‑нибудь про эту тетеньку – все, что угодно, – скажи своей маме, чтобы она мне позвонила.
– Ладно. Если вспомню. Ведь это было давно.
– Да, верно. Но иногда, если сильно напрячься и долго думать о чем‑то, день за днем, можно вспомнить то, о чем ты, казалось, совершенно забыл.
– Пока, – сказал Ян Хенри.
– До скорого, – ответил Сейер.
Он повернул и смотрел в зеркало, как мальчик бежит к дому.
– Мне следовало бы предположить, – сказал он себе, – что парень может что‑то знать. Ведь он всегда торчал с отцом в гараже. Ничему‑то меня жизнь не учит.
***
Женщина. Она могла послужить приманкой, чтобы вытащить его из дома; а мужчина ждал где‑нибудь, чтобы выполнить грязную работу. Но почему? В доме номер 6 на Эрик Берресенсгате был магазин, где продавали сантехнику, поэтому инспектор направился к дому номер 5 и на втором этаже нашел некоего Й. Миккельсена, безработного. Парня лет двадцати пяти, в джинсах с дырками на коленях.
– Вы знаете Эгиля Эйнарссона? – спросил Сейер и уставился на парня: как тот отреагирует?
Они сидели за столом на кухне, друг напротив друга. Миккельсен отодвинул в сторону стопку лотерейных билетов, солонку, перечницу и последний номер «pi Menn»[10].
– Эйнарссон? Что‑то знакомое, но не могу вспомнить. Звучит так, как будто он исландец.
Ему едва ли было что скрывать. Так что, конечно, не стоило ехать сюда, сидеть здесь за столом, покрытым клетчатой клеенкой, в разгар рабочего дня, – чтобы упереться носом в тупик.
– Он умер. Его нашли в реке пару недель назад.
– О‑о‑о, точно!
Парень потер тонкое золотое колечко в ухе и закивал:
– Ну конечно, я в газете видел. Убит ножом, и все такое. Да, теперь вспомнил. Эйнарссон. У нас тут скоро будет, как в Америке, и все это из‑за наркотиков, если хотите знать мое мнение.
Честно говоря, Сейер не хотел. Он молчал и ждал, с любопытством вглядываясь в молодое лицо. Длинные волосы Миккельсена были расчесаны на прямой, как стрела, пробор, и ему очень шел «конский хвост», в который они были собраны. Надо же, некоторым мужикам это действительно идет, подумал Сейер. Могут запросто так ходить, и это выглядит совершенно нормально. Но таких немного.
– Да, ну, в общем, я его не знал.
– То есть вы не знали, какая у него была машина?
– Машина? Да вы что, откуда мне знать?
– У него был «Опель Манта». Модель восемьдесят восьмого года. В неправдоподобно хорошем состоянии. Он ее у вас купил два года назад.
– Ох, черт! Так это он?! – Миккельсен кивнул, как бы подтверждая свои слова. – Ну конечно, потому‑то мне имя и показалось знакомым. Черт знает что!
Он зашарил по столу в поисках пачки антиникотиновой жвачки, поставил ее на ребро, дал щелчка и снова поставил.
– А откуда, черт бы вас побрал, вы это узнали?
– Вы же подписали договор купли‑продажи, как и полагается. Вы давали объявление в газету?
– Нет, я просто ездил с объявлением на стекле. Я деньги экономил. Прошло всего два дня, и он позвонил. Он был довольно‑таки странный тип, доложу я вам. Копил деньги целую вечность, платил наличными и все такое.
– А почему вы решили ее продать?
– Я не решал. Я потерял работу, и у меня просто не стало возможности ее содержать.
– То есть сейчас у вас машины нет?
– Почему? Есть. У меня «Эскорт», я купил его на автомобильном аукционе, старый такой. Но я им редко пользуюсь, у меня сейчас денег нет на бензин, я на пособие живу.
– Ну, на бензин‑то хватит. – Сейер встал.
– Нет, не хватит, если хотите знать, что я думаю.
Оба усмехнулись.
– Помогает? – спросил Сейер и кивнул на упаковку жвачки.
Парень ненадолго задумался:
– Да, пока действует, но становишься полностью от нее зависимым. Да и дорогая она. А вкус отвратный, все равно что окурок жевать.
Сейер вышел, мысленно вычеркнул Миккельсена, возглавлявшего список, и перенес его имя в самый конец. Перешел улицу, чувствуя, как тепло ему становится в кожаной куртке от припекающего солнца. Это было самое лучшее время года для Сейера – он был полон ожиданий, мечтал о даче на острове Сандэйя, о солнце, море и соленой воде; это была квинтэссенция всех хорошо проведенных летних отпусков. Случалось, он чувствовал озабоченность, потому что был и другой – печальный – опыт: лето с дождем и ветром, такое тоже бывало. А если лето было солнечное, он немного успокаивался и не так сильно чесался.
Сейчас он быстро взбежал по невысоким ступенькам, открыл дверь, толкнув ее, коротко кивнул фру Бреннинген в приемной. По правде говоря, она довольно симпатичная женщина, эта фру Бреннинген. Умненькая и приветливая. Он не был бабником, хотя, может, и следовало бы, но это подождет. Пока он довольствовался тем, что смотрел на женщин.
– Что‑то интересное? – спросил он и кивнул на книгу, которую она почитывала, если все было тихо.
– Ничего, – улыбнулась она. – Интриги, власть и вожделение.
– Прямо про нашу профессию.
Он поднялся по лестнице, закрыл за собой дверь кабинета и уселся на стул от Киннарпс[11], который купил себе сам. Потом снова встал, выудил из шкафа дело Майи Дурбан, снова сел и принялся читать. Немного задержался взглядом на фотографиях – сначала на той, где она была еще жива: красивая, круглолицая, немного полноватая женщина. Черные брови, узкие глаза. Довольно‑таки коротко подстрижена. Ей шло. Привлекательная женщина, жившая без забот. О ней многое говорила ее манера улыбаться: немного дерзкая, дразнящая улыбка, от которой на щеках образовывались ямочки. На другой фотографии она лежала на спине на кровати и смотрела в потолок широко раскрытыми глазами. На лице не было ни страха, ни удивления. Лицо ее вообще
