бы никогда не напал. Они очень сильные, но медлительные. И очень интересные для охотников и фуркотов.
Последние слова были произнесены с явным удовлетворением.
— Почему мы ждали, когда он пройдет? — удивилась Логан.
Борн возмутился.
— Это последний бросок. Никому не разрешено прерывать последний бросок.
— Даже гнезду акади? — прошептал Кохома.
Борн быстро взглянул на него, сверкнув в свете факелов глазами.
— Зачем вы это говорите?
— Я оцениваю ваши возможности, — объяснил Кохома, хорошо понимая, что Борн не имеет представления об этом и напоминая ему, что есть вещи, которые не может понять даже великий охотник.
Логан в душе обиделась на товарища за отсутствие у него такта и быстро спросила:
— Я просто удивляюсь, как все эти создания могли получить постоянные названия.
Борн улыбнулся, опять почувствовав себя в своей тарелке.
— Когда молодой задает вопрос, старший отвечает, что это дивердаунт или окифер, либо плод несъедобного растения мальпаз.
— Судя по сообщениям первых колонистов, попавших сюда, — пробормотала Логан, — они не были расположены давать стандартную научную классификацию. Поэтому имена, что давали они, были скорее разговорными, чем видовыми.
Борн слышал это четко, он слышал все, что говорили гиганты своими тихими голосами. Однако по обыкновению, он не подал вида, что слышал.
Это было бы невежливо. Хотя много раз ему хотелось бы понимать больше, чем он слышал.
Колонна продолжала подниматься. Сверху слышались плевки и визг.
Однажды откуда-то снизу послышалось треньканье, словно работал неприглушенный компьютер. Охотников послали вперед разведать источники этих пугающих звуков, но они ничего не нашли. На людей никто не нападал.
В конце концов последние из павших в битве с акади вернулись в свой мир. Были сказаны последние слова, отданы последние почести. Люди возвращались в Дом. Кохома и Логан не могли понять, каким образом братья Борна находили дорогу. И они скорее успокоились, чем обеспокоились, когда увидели первые цветущие виноградные лозы со множеством розовых цветов и кожаными мешочками.
Позже, когда вся колонна вновь вступила под уютные стволы Дома, когда были погашены последние медленно горящие факелы, когда был туго натянут последний кожаный занавес, заграждающий вход в жилище — только тогда послышались одинокие звуки плача, сдерживавшиеся в лонгаго. Ночь покрыли деревню черным влажным одеялом и принесла покой и сон.
И никто не видел движения перед Домом, никто не видел шевелящиеся длинные тени, собирающиеся наверху на сплетенных ветвях.
От легкого удара в голову детеныш проснулся и завизжал. Трое учеников щурились в почти полной темноте. Руума-Хум стоял перед Сувом.
С уходом Мура он должен был заботиться об этом детеныше. Не было никакого чувства сожаления, никакой томительной печали из-за смерти Мура. Сув был со своим человеком, и это был Лоу.
— Старина, что я должен делать? — спросил Сув.
— Ничего, то, что ты, без сомнения, и продолжаешь делать.
Руума-Хум фыркнул и начал пробираться к месту сбора. Детеныш следовал за ним, запутался в своих средних лапах, но потом все шесть лап стали работать вместе и засеменили.
— Что это в таком случае?
— Ты увидишь. Успокойся и запоминай.
Сув почувствовал необычную торжественность в голосе нового наставника и понял, что юнцам надо держать язык за зубами, пока им не дают других указаний. Молодой фуркот уже привык к своему новому наставнику.
Когда подошли Руума-Хум и Сув, все уже были в сборе. Они вышли из Дома колонной по двое, двигаясь тайком и в молчании. Такое тихое передвижение все же не могло остаться незамеченным. Чуткие ночные хищники, вышедшие на охоту, обнаружили его и крались рядом, ощущая запах и видя очертания между ветками.
Другие хищники в своих норах волновались из-за шума множества ног и готовились к защите своих территорий и логовищ от непрошеных пришельцев. Случайный порыв ночного ветра шевелил листья и доносил до их расширенных ноздрей запах фуркотов. Независимо от своих размеров, количества или вида, независимо от страха, учуявшие этот острый запах бросали свои территории, свои убежища и уходили. Живое облако светящихся существ порхало, переливалось темно-красным, зеленым и лазурным, кружилось меж ветвями и стволами, зависая над колонной.
Фуркоты не смотрели ни вправо, ни влево, ни вверх на двигающиеся пятнышки, исполняющие разноцветный танец. Тут и там порхающие существа опускались ниже, блестящие крылышки сверкали в ночи, словно драгоценности. Огоньки плясали во всех трех глазах фуркотов.
Наконец, дошли до огромного дерева, настоящего исполина. Но не только из-за своих размеров он стало значимым для фуркотов. Они расположились вокруг дерева под его переплетенными ветками в соответствии с возрастом.
Лиходон, фуркот Сэнда, занял место в центре полукруга.
Остановившись, он по очереди поглядел в глаза всем собравшимся братьям. Потом откинул голову. Из- под острых как нож клыков и зубов раздался неземной звук, что-то сродни крику, мяуканью и чему-то, не передаваемому человеческими словами. Остальная группа присоединилась к нему, в том числе и Сув и другие детеныши, которые пока не понимали значения этого рева.
Большинство зверей убегало от этого раздирающего нервы концерта. Но некоторые подползали ближе (любопытство брало верх над страхом) и с изумлением смотрели на этот обряд, такой старый и вечно новый. Он был таким непохожим, на этот раз более сложным, чем помнили Руума-Хум или Лиходон. Он будет иным и в следующий раз, хор всегда изменяется, подходя к необъяснимому, невообразимому концу.
Это было за два дня до окончательной подготовки больших запасов для второй попытки добраться до Дома гигантов. Два дня для приготовления к смерти, которая миновала их в битве с акади — так думало большинство братьев Борна.
Он трижды совершал поступки, которые для других были лишь мечтой детства. Но это не могло изменить мнения его товарищей о его сумасшествии. Они, в том числе Лостинг, полагали, что его особая храбрость — тоже составная часть сумасшествия. Они высказывали почтение к Борну, но не восхищение. Кто же будет восхищаться сумасшедшим.
Борн чувствовал только их равнодушие, не ощущая подлинного отношения, поскольку никто не говорил ему в лицо о сумасшествии. Это еще больше сводило его с ума, но в другом смысле. Он до предела наточил топор и нож, и был очень сердит.
Он вернулся со схватки с грейзером. Он вернулся от демона небесного корабля. Он возвратился от акади. И он вернется со станции гигантов и принесет все чудесные вещи, которые они обещали ему. Может быть, может быть тогда, наконец, Брайтли Гоу увидит смелость, и отвагу, и ум там, где все видят только умопомешательство. Она поймет, что в Борне больше ума и отваги, чем мощи и силы.
Из всех охотников только Лостинг по своим личным причинам идет с ним. Разве Борн не спас жизнь других? Правильно, считали они, но это тем более не причина, чтобы покинуть своих спасенных братьев. Лостинг, которого Борн раньше мог не видеть неделями и месяцами, будет сопровождать его. Борн был доволен помощью великого охотника, но на людях подтрунивал над ним.
— Ты думаешь, я иду на смерть. Тогда зачем же ты идешь со мной? — усмехнулся он, прекрасно зная причину.
— Некоторые говорят, лес защищает сумасшедших, — начал Лостинг. — Если это так, он на самом деле спасет тебя. И я такой же ненормальный, как и ты. Разве любовь — не вид умопомешательства?
— Если так, мы точно оба сумасшедшие, — согласился Борн, застегивая пряжку на плаще. — А они все
