Последние три года Лев Севастьянов работал во Франции, что называется, на собственном коште. Шлайн предполагал, что помеченный им однажды атом пригодится за границей — с расчетом, когда придет нужда, запустить его в некую деловую среду, в которой этот меченый атом и обозначит собой, как изотопом, искомую цель…
Нужда действительно пришла, но не та, которая предполагалась. Довольно постыдная.
Год назад, так же зимой, в разгар оперативных мероприятий казахстанское дело оказалась подвешенным без финансирования. Ефим смирил гордыню и протянул руку побирушки — поинтересовался севастьяновскими фондами.
Лев управлял ссудной кассой в Париже и на просьбу Шлайна откликнулся. Дал кредит с расчетом по божеским процентам — как он сказал, на основе взаимности, в ответ за оказанную ему полковником Шлайном услугу. Лев рассчитывался за свое вызволение в 1995 году из двухлетнего турецкого заточения, в которое попал, бежав из России по Черному морю на плоту из пингпонговских шариков…
Ничего, в сущности, личного. Добрые отношения, не более. Никто никого не вербовал, не так ли?
Смешно вспоминать: Севастьянов, два года проучившийся по настоянию Шлайна на Алексеевских информационных курсах имени профессора А.В. Карташева под Брюсселем, долго считал Ефима агентом ЦРУ.
На курсах ещё преподавали старички из этнических русских, вышедшие в отставку после службы в американских, европейских, израильских, австралийских и даже советских органах. Так что профессура досконально знала повадки ведущих спецконтор мира не понаслышке, а по собственному участию в их операциях. Мэтры вооружали курсантов, в число которых попасть было сложнее, чем в нобелевские лауреаты, уникальными сведениями и навыками. Ротационная реинтеграция выпускников в службы, откуда пришли наставники, обеспечивала непрекращающееся обновление знаний. При этом предполагалось — наверное, при полном осознании наивности этого предположения, — что алексеевцы послужат Третьей России, которая явится (если явится, конечно) после Первой — монархической и Второй — нынешней.
В начале девяностых по мере вымирания популяции снежных людей, кормившихся на ледниках «холодной войны», курсы «потеплели» и сделались открытыми и коммерческими, сохраняя недоступность дорогостоящими платежами за свою науку…
Легко представить, откуда неимущие юнцы, алчущие шпионских наук, черпают средства на удовлетворение специфической жажды знаний на нынешних Алексеевских курсах, принимая во внимание их чудовищную дороговизну. Уж не от Третьей России, конечно…
Лев Севастьянов был вторым из шлайновского актива агентом с алексеевским дипломом. Первый — Шемякин, который, кажется, уехал на Рождество то ли в Австралию, то ли в Новую Зеландию навещать родню. Не вовремя, конечно… Это ему следовало бы теперь вынюхивать, какую сверхвыгодную для себя операцию затевает финансист Севастьянов в этой чеченской или дагестанской глухомани!
Шлайн с удовольствием подумал о том, во что перерождается деловая напористость в угаданном им некогда севастьяновском характере. В раскованную неуправляемость предпринимателя, наращивающего финансовые мускулы.
С таким характером Лев, конечно, не сделал бы карьеры в российском учреждении. Вот она и не задалась. С поста заместителя представителя московского холдинга «Евразия» в Сингапуре его задвинули протухать на месте бухгалтера, выписывающую зарплату техническому персоналу… Вызволение потерянных холдингом миллионов Севастьянов проводил из подполья, на свой страх и риск и вопреки собственному начальству. За что и сел, когда миллионы вернулись «Евразии». Ефиму стоило серьезных усилий вытащить Льва из-под следствия и затем вывезти чету Севастьяновых через Петербург в Финляндию, чтобы дальше — куда угодно, хоть в Лондон, хоть в Париж, хоть в Куала-Лумпур. Севастьяновы предпочли остановиться в Париже.
Так что у Севастьянова, наслаждающегося банными прелестями в особняке за протокой, перед Ефимом Шлайном имелся новый должок.
Во Франции, как и следовало ожидать, Севастьянова подбросило. Или он сам себя подбросил. Какая разница, даже если Ефим и подстраховал? Севастьянов заслуживал, он выпадал из усредненного образа российского финансиста.
Шлайн в силу своих занятий, что называется, на ощупь отслеживал «файлы» рисковых олигархов — выемки «хакеров» из их компьютерных секретов, включая финансовые выкладки, старые комсомольские характеристики, последние заключения психологов, медицинские карты, агентурные сведения, прослушивания телефонов и перехваты переговоров по связи, доносы друзей, родственников, жен, любовниц, детей, охранников и партнеров…
Картина расстраивала блеклостью. В сущности, ребята подвизались пастухами у старичья, доверившего им вместе с правом подписи пастьбу хиреющих коровенок — сырье и демпинговый стальной прокат. Во внешний мир молодые глаза выглядывали через старые амбразуры. Национальную идею свели к поиску арифметического среднего между тем, как отрастить бороду папе Римскому и побрить патриарха Московского. Новации в быту оборачивались неуемной роскошью эпигонства, которое всегда — дешевка.
Интеллектуальные потенциалы в «файлах» не прощупывались.
Мало кто из оказавшихся под шлайновской лупой соображал, что перевод денег в офшорные зоны, скажем, Галапагосских островов вкупе с самолетом, стоящим под парами в Шереметьево для вылета, к примеру, в княжество Лихтенбергское, не гарантируют жизни или финансового благополучия. Мир скукоживается. Глобализация ускоряется… После национального межкланового поедания впереди — новый период: международных разборок по законам, а не по понятиям, с нулевой защищенностью у всех, даже у самоуверенных американцев и благодушествующих папуасов.
Лев Севастьянов вел дела за границей. Неандертальскими показались бы ему московские трансакции и расчетные «инструменты» — тачки с набитыми налом багажниками, бампер в бампер ползающие по проездам времен Алексея Михайловича Тишайшего внутри Садового кольца. Кому же понадобился — и не в Москве даже, а здесь, в диких горах то ли Чечни, то ли Дагестана — такой Севастьянов?
Видно, магнитофона и видеокамеры маловато для кавказской охоты, которую он, Ефим Шлайн, затеял, отправившись по следу Севастьянова…
Лев явился на Кавказ не за покупкой дачи на Черноморском побережье. Ему посветило крупное дело. Европейского уровня и размаха. И предложение поступило ещё во Франции. Кто бы мог подумать, что от специального посланца из Чечни?
Только приступив к нынешней охоте, Ефим Шлайн вполне оценил значимость шифровки, поступившей к нему из Парижа в ноябре 2000 года. Агент доносил:
«Из Источника стало известно, что в Париж в октябре прибыл чеченский бизнесмен Бекбулак Хасанов. Он просит политического убежища и получил временный вид на жительство во Франции с быстротой, которая свидетельствует о благоволении к нему местных властей.
Хасанов заявил агентам ДСТ, французской контрразведки, что ФСБ и МВД России преследуют его с ноября 1999 года и что от него требовали выкупа за освобождение захваченных русскими заложников из международных представительств в Чечне, организацию поставок оружия в Москву криминальным структурам так, чтобы российские спецслужбы могли перехватить эти поставки, а также сведения о лидерах сепаратистов. Хасанов добирался в Париж в бронированном «Мерседесе» по маршруту Краснодар — Тамань — Крым — Киев Варшава — Берлин, как он утверждает, несколько недель.
В Москве чеченец возглавлял холдинг «Колкия» (дается с голоса, нуждается в уточнении), якобы являющийся филиалом засекреченной кредитно-финансовой монополии, головная контора которой находится в труднодоступных горах Малой Чечни.
Вчера, 24 ноября, в пятницу, около восемнадцати вечера в кафе «Фуке» на Елисейских полях я наблюдал контактную встречу «Вольдемара» с Хасановым в присутствии адвоката Ива Пиккеля. На следующий день, в субботу 25 ноября, «Вольдемар» провел ещё два с лишним часа в той же компании в конторе адвоката.
Надеюсь, об остальном Вольдемар информирует».
«Вольдемар», то есть Лев Севастьянов, не информировал. Ефим Шлайн решил, что у него состоялась рутинная встреча с адвокатом — скажем, о возможностях банковского обслуживания Хасанова при посредничестве севастьяновской структуры. И Севастьянов не отправил Ефиму донесение. А потому Ефим
