дистанции между собой и ею. Слишком далеко — не получаешь внутренней картинки дела, за которое взялся, не выявишь сути действительных, обычно сволочных, намерений нанимательницы и потому не сделаешь работу с хорошим качеством. Слишком близко — расшибешься о её дурь и страсти-мордасти, возможно, насмерть… Женщину, в отличие от мужичка, не двинешь хуком справа, чтобы прекратить, скажем, истерику. Существует и такой продукт физиологического выделения, как слезы. Постоянная мелочность, колебания… С женщиной-клиентом постоянно чувствуешь себя вроде мотоциклиста на вираже, где промашка с балансом в грамм грозит потерей всего упора на дорогу.
Так что лучше бы Заире не улыбаться. И я опустил глаза на Жоржика.
— Когда мы выезжаем? — спросил я.
— Через сорок минут, — сказала Заира. — Я переоденусь в дорогу. Должен явиться деловой партнер, его привезет Макшерип… Останется только переговорить с ним, и все. У вас есть другое пальто?
Мое от «Авалона», подаренное ещё Праусом Камероном, действительно выглядело, как говорится, не совсем… Я заметно ободрал его, когда перелезал через забор на заднем дворе краснодарской гостиницы «Москва».
— Нет, — сказал я. — Другого пальто у меня нет. Да, наверное, купить можно. Я куплю…
— Не нужно. Здесь найдется, — ответила Заира. — У меня есть ещё брат, его пальто вам подойдет. Я принесу.
— Еще один брат?
— Сводный, — сказал она, — по отцу. Встретимся с ним в Краснодаре.
Теперь задребезжал мой «Эриксон».
Жак Филиппар спросил:
— Вы можете говорить сейчас?
Все-таки легкий южный акцент в его русском чувствовался. Возможно, он учил язык, скажем, в Днепропетровске, потому что приглушал гласные. А может, его настоящая фамилия когда-то была Филиппенко.
— Могу, господин Филиппенко, — сказал я. — Срочное дело?
Жак, видимо, обдумывал, что бы могла значить его новая фамилия, пауза затянулась, и я пожалел об экспромте. Оперативники вне сиюминутных забот соображают туговато. Я сказал:
— Это неловкая шутка, Жак… Продолжайте.
— Пусть это будет нашим паролем. Звонок от Филиппенко. Принято?
Практически я весь день совершал одни неловкости. А теперь впал в лишнюю разговорчивость. Из-за бабы, конечно.
— Спасибо, принято, — сказал я в телефон. — Итак?
— Первое. Ваша просьба учтена. Семья взята под охрану. К ней москит не подлетит…
Я не стал уточнять, что на Фунафути нет москитов, они там не водятся. Проникся отвращением к собственной болтливости.
— Что взамен? — спросил я.
— Взамен второе. Господин Камерон арестован с поддельными документами в Краснодаре. Уведомление об этом пришло от нашего человека. Вы можете, Бэзил, разобраться в обстановке, прояснить картину и сообщить нам детали?
— Где Макс?
— Макс говорит по другому телефону с нашим Центром.
— На эту тему?
— На вашу. Вторая будет обсуждаться после вашего сообщения. Оно не останется безвозмездным.
— Камерон выдал мне десять тысяч долларов в Чехии перед переходом границы в Германию. Деньги ещё остаются. Так что с этим все в порядке… Когда нужны сведения?
— Как и обычно, Бэзил.
— Значит, вчера? Ждите сообщения.
Я вдавил кнопку отбоя, спрятал в карман мобильный и — своим глазам не поверил: в салон входил утепленный в дорогу горнолыжным костюмом Лев Севастьянов!
Макшерип Тумгоев, дернув рыжеватой с седой окантовкой бородой, сказал:
— Господин Лев Севастьянов, господин Бэзил Шемякин…
Мы церемонно пожали руки и принялись разглядывать: Лев — морской пейзаж за окнами, а я — как Жоржик, коварный изменщик, подобострастно отирается о его брюки. Тень Ефима Шемякина, великого оператора этого финансового трюкача и меня самого, казалось, вот-вот материализуется в реальную фигуру, проходящую сквозь стену салона. Картуз «под Жириновского» на затылке, распахнутый кожаный реглан, запотевшие с холода очки… Места, где он мог бы в обычной своей манере помотаться по помещению, отдавая распоряжения и допрашивая, хватило бы с избытком.
Стоило Тумгоеву сказать, что он пошел готовить вертолет, и выйти, как привидение незримо вступило в командование, во всяком случае, надо мною. Севастьянов, я видел, ошарашен моим появлением, будто я застал его за игрой в карты на казенные деньги.
— Бэзил, — спросил он. — Что ты здесь делаешь?
— Надеюсь, то же, что и ты, — ответил я. — Служу Шлайну. Но, в отличие от тебя, в кредит. Ты, случайно, не знаешь, он не собирается здесь появиться с минуты на минуту?
Только теперь мне стала ясна подлинная ценность записи трехчасовой беседы на лужайках гольф- клуба «Эль-Кантауи».
Вне сомнения, Лев Севастьянов как консалтинговый эксперт, от которого у финансовой банды, судя по прослушанной мною пленке, не оставалось секретов, имел допуск к списку «черных» и «серых» фирм, а проще прикрываемых ими общаков, созданных на ворованной нефти, торговле оружием и людьми, производстве и продаже водки, манипуляциях с бюджетными отчислениями, включая прокрутки десяти миллиардов рублей так называемых «боевых» для федералов, рэкете, перепродаже автомобилей, контрабанде, наркотиках и всем прочем, бесконечно разнообразном, что и составляло подлинный смысл десятилетней чеченской катавасии. Он имел допуск к внутренним материалам о самом существенном — о деньгах и людях, которым они принадлежали. Засекреченным наглухо. Без обладания этими материалами никто и никогда не докажет, какие, в каком количестве и чьи «серые» и «черные» деньги отмыты волной европейской интеграции под крышами банков стран переходного периода, вроде Чехии, Латвии, Эстонии и тому подобных.
— Дело дрянь, — сказал Лев серьезно. — Я не знаю, где Ефим.
Его это, определенно, устраивало.
— Сколько получится дискеток? — спросил я.
— Каких ещё дискеток?
— С данными о поступлениях денежных средств во всех формах и видах для фирм и структур… не знаю, как там их называют… всех их денег, которые ты готовишь к переброске в Европу. Я имею в виду внутреннюю реальную информацию, а не официальную липовую бухгалтерию…
— Ты что же, знаешь про холдинг «Гуниб»? — спросил Лев.
— Давай без деталей, — сказал я. — Времени нет… Сейчас вернутся Тумгоевы. Сколько дискет?
— Около двухсот пятидесяти получится, не меньше. Но если я и перекачаю на них все данные, как увезти их оттуда? Перекачка по телефону или радиосвязи исключена… Такое идет только через шифровальный отдел…
Отчего не рискнуть, подумал я, и спросил:
— Через Хаджи-Хизира?
Попадание в десятку, я увидел. Льва передернуло от ужаса. Он вяло кивнул и повторил вопрос:
— Как ты вывезешь дискеты? Это же значит святых выносить…
Господи, подумал я, если найдется Шлайн, найдется и тропа к месту, где Севастьянов перекачает с компьютеров на диски нужные данные. Ведь Шлайн, хотя и в плену, но побывал там. Вынесем и святых. Не в первый раз у вдовы, облепленной детишками, последнюю краюху из рук вырывать!
— Это уже мое дело, — сказал я. — Ты скачай на дискеты. Большего не требуется. С остальным я разберусь.
