Вопрос относился к Шемякину, вернувшемуся со своим и севастьяновским чемоданами.
— Под ливнем сложно ловить такси, — сказал Дроздов. — Радуйтесь! Даю машину с водителем…
Разговаривать в консульском лимузине при водителе не хотелось, но Севастьянов превозмог себя. Не из вежливости. А потому, что лучше ни о чем не думать и говорить о пустяках.
— Извините… э-э-э… Бэзил, — сказал он. — Почему вас зовут этим странным именем?
— Хэ! Василием я был давным-давно, никто и не помнит, когда, хотя по паспорту я, конечно, Вася. Сложилось… Учился в иностранной школе, в Шанхае, родители до войны оказались в эмиграции… Я хочу сказать, до второй мировой войны. А теперь при моей работе здесь это удобно. Бэзил сподручнее произносить.
Машина стояла в раздвинувшихся посольских воротах — у водителя не получилось втиснуться в транспортный поток, вырвавшийся из-под светофора на Саторн-роуд.
— Черт бы их побрал! — сказал водитель.
— Что? — спросил Шемякин.
— Да черт бы побрал это движение!
— Не тужи, старина… В Москву вернешься — увидишь: там теперь такое же. Успеем, не нервничай.
Все-таки они припозднились, хотя скоростную дорогу в аэропорт Донмыонг наводнение не затронуло. Дикторский голос взывал из-под сводов зала вылетов:
— Следующих рейсом Ти-Джи четыреста тринадцать Бангкок-Сингапур-Джакарта господ Чон, Кау, Тан, Ео и Ю, а также Себастьяни и Шем Ки Ян просят срочно пройти на посадку, ворота четыре! Господ Чон, Кау, Тан, Ео… Шем Ки Ян… Последний вызов!
Шаркая по кафелю лакированными штиблетами, придерживая локтями развевающиеся полы клубных блейзеров с золочеными пуговицами и неимоверными разрезами до лопаток, оглядываясь и кланяясь кому- то позади, к пограничному контролю семенили господа Чон, Кау, Тан, Ео и Ю с коробками беспошлинного коньяка. Севастьянов и Шемякин ринулись следом. Самолет тронулся с места, когда тайка-стюардесса, улыбающаяся от счастья видеть на борту «запоздавших господ», рассаживала их в салоне.
— Здесь ваш капитан, — сказали динамики голосом первого пилота. Добро пожаловать на мой борт, я и экипаж сделаем все, чтобы ваш полет был приятным. Полетим над экватором, я предупрежу…
— Давайте на «ты», — сказал Севастьянову журналист. — Идет?
— Буду звать тебя Бэзил?
— А на дядю Васю я, может, и не отреагирую!
— Значит, ты до Джакарты?
— Вообще, туда. Но на сутки остановлюсь в Сингапуре… Визы у меня нет. По правилам, дадут в аэропорту на двадцать четыре часа. В Сингапуре управляют законники… Да ты знаешь, наверное. Тебя будут встречать?
— Должна быть машина из представительства. Поедешь со мной до города?
— По обстановке… Тамошний коллега обещал показать биржу… Говорят, она синхронизирована с Чикагской и Токийской с поправкой на разницу во времени.
— Верно говорят, — сказал Севастьянов. И подумал: «Не бывать мне больше на этой бирже. Не по чину теперь». — А в Джакарту надолго?
— Недели на две…
Севастьянов взял у стюардессы два стакана. Шемякин покачал головой, отказываясь от своего.
— Принципиально непьющий или закодирован от запоев? Это же «Алексис Паншин»! Оч-ч-чень советую… Французское сухое.
— В походе ни грамма, — сказал Бэзил и взял «Перье». — Выгонят на пенсию — буду строчить воспоминания. Каждая минута должна запомниться… Никаких загулов до тех пор! Только танцы…
— Простите? — спросила стюардесса по-английски.
— Может, станцуем, красавица? — сказал Шемякин на русском. И по-английски: — Все в порядке! Нам бросилась в глаза ваша красота, мисс…
— Панья… Ах, большое спасибо! Кофе или чай, пожалуйста?
Едва допили жидковатый «мокко», на столики легли опросные листки пограничного и таможенного контроля в Сингапуре. В красном квадрате, оттиснутом в центре бланка, жирными буквами значилось: «Предупреждение! Провоз наркотиков в соответствии с сингапурскими законами карается смертной казнью!»
«Боинг» круто пошел вниз, в иллюминаторе встал на дыбы Малаккский пролив — зеленые волны, бакены и створы, старый миноносец и сотни судов на рейде. Море провалилось, мелькнула зелень травы и кустов вдоль взлетно-посадочных полос аэропорта Чанги, показались дренажные каналы с мостками и контрольная башня с крышей, напоминающей парадную шапку пекинского мандарина. Потянулись стальные пальмы — мачты освещения, между ними высовывались гармошки трапов.
— Подумать только, — сказал Шемякин, — взлетно-посадочные полосы проложены на ссыпанных в море городских отбросах! А вон там, — он ткнул авторучкой в стриженые холмы, — японцы держали концентрационный лагерь, в котором сидели пленные англичане, австралийцы и новозеландцы.
— И индусы тоже, — сказал Севастьянов. — На ссыпке мусора для наращивания берега их потомки заработали тут больше всех…
Сикх в черной чалме, с аккуратной бородкой, в отутюженной форменке автоматически штемпелевал паспорта за деревянной конторкой. Казалось, это не он, а припрятанный в его усах и бороде магнитофон твердит: «Следующий, пожалуйста… следующий…»
Севастьянов шел за Шемякиным. Журналист вытянул из потрепанного бумажника паспорт, авиабилет и конверт с деньгами. Разложил на стойке.
— Старший! — окликнул сикх слонявшегося вдоль конторок высокого китайца в форменке без погон. И сказал Шемякину: — В сторону, пожалуйста, господин Шемякин! Давно не виделись! В сторону, пожалуйста…
На Севастьянова напирали со спины, и, когда он оглянулся, увидел горевшие любопытством глаза не протрезвевших командированных господ Чона, Кау, Тана, Ео и Ю. Действительно, не каждый день увидишь, как у паспортного контроля останавливают перевозчика героина, проникающего в Республику Сингапур. Классное зрелище — русская мафия!
Севастьянов положил свой паспорт.
— Следующий! — провозгласил сикх, мазнув по паспорту Севастьянова печаткой.
Господа Чон, Кау, Тан, Ео и Ю выложили кучкой тайваньские паспорта. Не разбирая, где чей, пограничник, шевеля коричневыми губами, пересчитал их и, развернув веером, обстучал печаткой.
— Я тебя подожду, — сказал Севастьянов Шемякину.
Китаец медленно листал паспорт журналиста, всматриваясь в штампы и надписи. Толстый шемякинский документ с многочисленными вклейками пестрел треугольниками, кругляками и квадратами всевозможных цветов.
— Вы ведь журналист, господин… э… Шем… Кин? Зачем вам сутки в Сингапуре? Цель вашей поездки — Джакарта, как я понимаю из визовой отметки, — сказал китаец.
— Похоже, я просто имею на это право согласно закону. Вот билет на завтрашний рейс, вот наличные в доказательство, что меня не придется кормить в качестве неимущего беженца…
— Значит, по-прежнему журналист, — протянул старший.
Севастьянов с удовольствием прислушивался к его английскому произношению. Американское в Бангкоке всюду резало ухо.
— Все в порядке, — сказал китаец, и сикх, не глядя, пристукнул печатью шемякинский паспорт.
Когда Севастьянов и Шемякин спускались по эскалатору к змее транспортера, ворочавшейся с чемоданами, господа Чон, Кау, Тан, Ео и Ю быстро отвели от них глаза в сторону багажа.
— Лев Александрович? — спросил человек, который появился в поле зрения Севастьянова сначала ковбойским ремнем с бляшками, затем спортивной рубашкой в цветочек с погончиками, корейским галстуком, потом широченной грудью, мощной шеей и только в завершение рыхлым лицом, которое невозможно запомнить. — Я водитель представительства…
— Поезжай, — сказал Шемякин Севастьянову. — Я доберусь до гостиницы на такси. Нет проблем…
