— Давай сделаем так. Я дам тебе тысячу крон…
— Аренда? — спросил он. — Банк собираетесь грабить на моей машине? Ради ублажения тещи? Ха- ха…
— Ну, да, — сказал я. — Вроде этого. На два-три дня.
— Это можно, — сказал он. — Вместе со мной. Я обязательно дождусь вас у дверей, пока вы не выскочите с мешком денег!
— Хорошее настроение, да? Как тебя зовут?
— Ийоханнес Эйкевич, — сказал он.
— Разве у эстонцев остались отчества?
— Нет, я сказал для удовольствия клиента. У вас русский акцент. Чтобы вы обращались ко мне вежливо, то есть на вы.
— Двое суток работы по двадцать четыре часа со мной, Ийоханнес Эйкевич. Бензин оплачиваю. Работаем и днем, и ночью, едем куда и когда захочу, и вы ничего не спрашиваете, в особенности про мои семейные отношения.
— Тогда полторы тысячи.
Я назвал ему адрес Тармо, который, как и договаривались, ключ от студии оставил под ковриком. На нем отпечаталась мокрая гофрированная подошва от обувки снежного человека, которая никак не могла быть Марининой. Или миниатюрного Тармо. Вряд ли и его нежного дружка.
Я неторопливо вернулся в такси. В эту минуту кто-то из наружного наблюдения сообщал по рации верзиле, оставившему след на коврике, что я отвернул от ловушки.
— Ийоханнес Эйкевич, — сказал я таксисту. — Есть просьба… Надо бы зайти в одну дверь и задать один вопрос…
Таксист вытянул и унес ключ зажигания. «Шестерка» стояла на асфальтированной площадке, где, кроме антикварного «Ситроена» без колес, на кирпичах, других автомобилей не было. Двор новый, просторный и пустынный. Окна, конечно, в занавесках. Ни одного открытого. Солнце отражалось в вымытых до прозрачности, по-балтийски, стеклах.
Я подумал, что теперь меня достали. Безоружным. А если побежать? Будут стрелять? Живой я мешаю всем, по крайней мере, в этом городе и именно сегодня.
Не в первый раз пришла ко мне догадка, что Ефим Шлайн — предатель.
Марина сдать не могла… А если это работа Тармо? Голубые непредсказуемы и мстительны. Ах, иметь бы телефон под рукой! Один звонок в Цюрих: пришел ли шлайновский гонорар? Маме и Наташе на пять- десять лет хватит, пока не пообвыкнут в новом положении. Может быть, Наташа найдет и мужа…
Размышления о новом муже для жены, которая не успела овдоветь, прервало постукивание в заднее стекло «шестерки». Я обернулся. Знакомая личность с белесыми бакенбардами — старший из марининой парочки слежения, сторожась непредвиденной реакции, сделал успокаивающий знак. Приподнял рацию, ткнул пальцем в неё и указал на вход в подвальную студию Тармо. Приглашали.
Марина, конечно, классный профессионал. Ухватилась за хвост Ефима и записала мои разговоры с ним. Теперь поставила, образно говоря, мережу, в которую я и заплыл… Ничего личного. Это — работа. И она её выполняет. Во имя Франции, скажем так. Я же пижонски считал отношения с Мариной сугубо личными. Ну, кое-какая взаимопомощь, иногда и в порядке дружеской поддержки. И во имя ничего.
Живым, конечно, останусь, подумал я, но теперь меня достали все и окончательно.
Ийоханнеса Эйкевича распяли лицом к стене с раздвинутыми, как положено, шире плеч ногами и заложенными за шею руками.
— Муж вашей любовницы иностранец, — прошептал уголком рта преданный водитель, покосившись в мою сторону. — Что он бормочет по-немецки, я не понял. Пистолет у него ерундовый, скорее всего, газовый. Он посчитал, что я — это вы. Скажите, что я — не вы, а вы — не я… Какой скандал! У вашей тещи будет что смаковать до конца её дней! Я вам не завидую…
Я подмигнул кригскамараду Дитеру Пфлауму, подтолкнул Ийоханнеса Эйкевича в сторону выхода из полуподвала и занял его место. Повернулся лицом к стене, поднял руки и раскорячил ноги. Сброшенный на пол ружейный чехол шевелился и мяукал между моих офицерских сапог, несколько утративших первоначальный лоск.
Значит, немцы оставили Пфлаума в Таллинне. Четкие, логически мыслящие, дисциплинированные немцы. Да и Марина, благородный корреспондент, оказалась благороднее, чем я полагал, притащив третьего лишнего! Она едва сдерживала улыбку, стоя в дверях, а за её спиной извивались и шелестели на бельевых веревках проявленные пленки. Змеиное царство.
— Как дела в «Каякасе»? — спросил я, когда таксист вышел. И, повернувшись к ним, сполз, вытирая шубой конденсацию на стене, на пол и, усевшись, с наслаждением вытянул натруженные ноги.
— Ты жив! Ты жив! — сказала Марина, присаживаясь передо мной.
— В таком положении из-под твоей мини-юбки виднеются трусики. Неужели нельзя быть скромнее? — сказал я по-французски, чтобы понял и Дитер.
— Театр Достоевского, — сказал он с ужасным акцентом. — Сколько вам нужно минут на спазматический половой акт в состоянии стресса? Время не ждет, любовнички!
— Достоевский не играл в театре, — сказала Марина. — Он был писателем.
— Разве? — откликнулся Дитер. — Ну, другой театр… Там три украинца заправляли. Немирович, Станиславский и Данченко. Я изучал. Евразийцы и мракобесы, говорят. Вроде Гоголя, князя Кропоткина и вас обоих.
Я рассмеялся. Возможно, немного нервно. Дитер и Марина, оба были реальной помощью, пришедшей в нужное время и в нужном месте. И новой надеждой. Не совсем той, какой хотелось. Какая хотелось, конечно, ещё только собиралась запрягать, чтобы потом и понестись, но уже вдогонку за остальными.
— Ты сильно поднаторел в русских делах, Дитер, — сказал я.
Щека Марины становилась совсем мокрой. Как хорошо оставаться живым, подумал я, а она ревет словно прощается навсегда, и сказал:
— Перестань, мы совершенно отсырели. Дитер подумает, что и я плачу.
— Я уже ушел, — сказал он, — я подожду… Валяйте. Сотрясайтесь в рыданиях и совокуплениях, мать вашу так и эдак! Но времени на это нет…
Она уселась верхом на моих коленях. И переменила одну мокрую щеку на другую. Имели мы право, пользуясь словами Тармо, на личную жизнь?
— Я увезу тебя сегодня к себе, — шепнула Марина по-русски.
— Ты хочешь сказать, что Рауль в море? Это — предмет особого разговора, к которому, боюсь, придется привлечь и Дитера. Он надолго? Дитер?
— Немецкий представитель на переговорах с Бахметьевым и свита, включая и ответственных за безопасность, уехали. Они засобирались, едва узнали об инциденте возле музея. Никто не хочет скандала. Они уверены, что это работа Москвы.
— И я один из путаных аспектов этой работы?
Марина кивнула. Я отстранился, упершись затылком в холодноватую стенку. Слезы стекали двумя потоками вдоль крыльев её набухшего носика.
— Пфлаум оставлен специально?
— Пфлаум обратился ко мне в «Каякасе». Бассейн предупредил немцев о готовящейся здесь заварухе, когда получил от меня информацию о вашем разговоре со Шлайном здесь, в студии. Когда немцы уезжали, Дитер остался и попросил свести с тобой. Это представлялось нормальным…
— Значит?
— Значит, ему приказано вступить в контакт с тобой. Немцы полагали, что покушения все-таки не будет, предотвратят. Эстонцы не смогли ответить немцам определенно, что же случилось с генералом Бахметьевым, и сообщить, кто действительно нападал. Генерал убит?
— Хуже, — сказал я, не решаясь отереть её слезы подпаленным рукавом дохи. — Его украли.
— Хорошо, что не вместе с немцем…
— Немцев не крадут. Боятся. Крадут русских. Никто не заступится.
— Ты, что же, теперь работаешь на патриотических началах?
Она откинула голову, подтянула колени, оперлась руками о мои плечи и встала. На ней были
