формальную точку зрения. Въехал в страну официально… Никто о моих контактах с Чико, Вячеславом и Толстым не знает. Так, только запашок. Неосязаемое. Я даже твою работенку сделал, ухлопал Чико. Тебе-то оказалось не по зубам. А? Так что местные и твой оператор поклониться бы мне должны в ножки. А?
— Если это тебя утешит, — сказал я и сунул ему в нагрудный карман ключ от наручников. Развернул старинного камарада спиной, поудобнее оперся на трость и пинком здоровой ноги подогнал к Ефиму.
— Этого поведете первым, — сказал про Рума москвичам Шлайн. Он покосился на бородатого очкарика. Очкарик, казалось, ни во что не собирался вникать. Он внимательно разглядывал вдали, у срединной линии, фигуры наблюдателей от «Экзобанка», и одновременно, казалось, полностью был поглощен подгонкой своего радионаушника. То подсовывал проводок под дужку очков, то пробовал пустить его сверху.
Москвичи взяли Рума под локти.
— Он знает, где у него ключ от наручников, — сказал я им.
Никто не обращал на меня внимания. Шлайн вообще избегал смотреть в мою сторону. Теперь и он прилаживал наушник.
— Ну ладно, — придурковато сказал я. — Мне вообще-то больше делать нечего. Я сейчас, быстро, в лесок, с животом что-то, наверное, от этой болтанки в лодке…
Подбирая спортивную сумку с галечника, я отметил, что рты Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца заклеены липкой лентой. Ефим поступил расчетливо. Вячеслав Вячеславович мог и разораться некстати: почему первый не он?
— Готовность три минуты, — сказал Ефим москвичам.
Через полторы минуты я сидел за кустарником и вытаскивал из сумки инструменты. Собрал «Галил», насадил оптический прицел, загнал обойму и поставил винтовку на сошки. Приладил свой наушник, включил радиоприемник от микрофона на теле Рума. Он два или три раза тихо прокашлялся. Проверял связь, умник?
Я распластался на мокрой прошлогодней листве, удобно уместил локти, разбросал ноги. Когда же в последний раз я сидел в засаде? Ах, да, в березняке под Керну же! Я набирался боевого опыта в этих холодных краях…
Ефим Шлайн ритмично и спокойно шел на пять шагов впереди пары москвичей с Румом между ними. Встречная группа тоже начала движение. Генерал Бахметьев без галстука, в зеленом свитере под черным бушлатом, в серых брюках от костюма, в котором, видимо, его захватили, в легких городских ботинках, тщательно выбритый, без головного убора — ветер ерошил русый пух над высокими залысинами, — шел между конвойными в кремовых пальто и без головных уборов тоже. Руки генерал держал за спиной.
Я приладился к прицелу. Всмотрелся в лицо человека, возглавлявшего группу с генералом. Это он выходил из «Мерседеса» у музея. Ах, приятель, подумал я, усаживая прицельного паука на его переносице, да ты стал начальником у них! Лицо его вдруг исказилось. Он узнал Рума, слегка сбился с ноги, но продолжал идти.
В десяти шагах от срединной линии каждая группа остановилась. Только Шлайн и «приятель» продолжали сближение, одновременно переступили мазутную границу, миновали друг друга и подошли к конвойным с пленными на чужой стороне.
— Подтверждаю! — слабо, из-за отдаленности микрофона, прикрепленного на груди Рума, прозвучал в моем наушнике голос Шлайна.
— Не подтверждаю! — рявкнул знакомый голос «приятеля». — Пусть дают первым другого. Вячеслава пусть дают! Или я взорву генерала! Взорву генерала! Сейчас дам сигнал! Сейчас дам!
— В чем дело? — спросил один из парочки от «Экзобанка», высовываясь из-под своего пледа. — Успокойтесь. Вы опознаете этого человека?
Удерживая прицел на лице «приятеля», касаясь указательным пальцем правой руки спуска, пальцы левой я положил на кнопку радиосигнала взрывного устройства на теле Рума.
— Не зови Вячеслава, — сказал Рум уверенно и резко. — Вячеслав ссученный. Деньги дал в коробках. С черепахой. Так? Это не деньги. Туфта. Настоящие деньги здесь, у меня в кармане.
— Ты почему по-русски умеешь говорить, а? Ты по-русски не умел, а? Зачем скрывал, а? — надрывно затараторил «приятель». Тяжело ему давался пост пахана и начальника, на который его занесло после стольких смертей.
— Затем, что теперь знаю правду. Вячеслав нам туфту сунул. А деньги у меня. Я получил…
Только бы Ефим Шлайн не всполошился, услышав такое, подумал я. Только бы не всполошился, заподозрив, что Рум — не Чико.
— Покажи! — крикнул «приятель».
— Лезь, — ответил Рум, подставляя грудь.
Москвичи выдвинулись вперед.
— Разрешаю, — тихо донесся голос Шлайна. Бог его знает, что он теперь подумал про меня!
Ветер трепал розовую полоску чека в волосатой руке «приятеля».
— Прошу разрешения воспользоваться радио, — сказал он.
Голос Шлайна:
— Разрешаю.
— Плот-три, плот-три, — сказал «приятель» в пластмассовое полено рации, вытянутое из-под пальто. Рация заверещала:
— Плот-три… Прием!
— Запроси плот-два. Запроси плот-два. Пусть откроют любую картонку с черепахой, проверят и скажут, что там. Как понял? Прием!
— Сейчас…
Видимо, мост дальней связи с подводной лодкой Бургера обеспечивали ребята с «Рено», и лестница, прикрепленная к кузову, выполняла роль антенного усилителя.
«Приятель» всматривался в чек. В документе я был уверен. Сам готовил.
— Я — гарантия, моя жизнь гарантия, — твердо сказал Рум. Он вытянул руки в наручниках и вырвал чек. Так и стоял с протянутыми руками, в которых, словно флажок, трепыхалась на ветру розоватая полоска бумаги. «Приятель» осторожно, двумя пальцами, вытянул чек у Рума и аккуратно спрятал в карман кремового пальто.
— Плот-один, плот-один, — сказали из «Рено». — Без разрешения хозяина не могут открывать картонки. Что ответить? Прием!
— Где я сейчас найду хозяина?! Скажи, надо смотреть или всем смерть!
Я тихо помолился. Перевел прицел. Генерал Бахметьев натянуто улыбался, выслушивая какие-то объяснения Шлайна.
— Плот-один! Плот-два говорит, в картонках рубли… Прием…
— Плот-три! Конец связи…
«Приятель» вбил антенну в рацию, сунул её в пальто.
Я положил лицо в холодные прошлогодние листья.
А когда поднял голову, генерал Бахметьев, Ефим Шлайн и двое москвичей быстро шли обратно, в мою сторону. Рум и принимавшие его бегом убирались за поворот на мысу. Парочка из «Экзобанка» уходила следом. Резиновые катера исчезли.
Пришлось приспустить ствол «Галил», чтобы навести его в лоб Шлайну.
Группа приблизилась почти на сто метров. Поколебавшись, я пересадил паука прицельной сетки на грудь Ефима.
Четверо возвращаются — Шлайн, генерал Бахметьев и двое москвичей.
Внизу, под холмом, — бородатый очкарик. Сидящие в наручниках Вячеслав Вячеславович и лефортовский сиделец. Эти трое — не в счет.
Ключи от «Опеля» в моем кармане.
И хотя бежать я не смогу, тихо поплетусь, никто пальцем не пошевелит, чтобы меня задержать. Мне дадут добрести по песчаной косе до машины. Бородатый с ватными ногами позволит. Он просчитывал этот вариант, определенно. Еще вчера, за этим и приезжал меня рассматривать. А когда на пароме уставился в открытую и кивнул, он уже уверился, что так все именно и кончится.
