справитесь вы или нет. Только потом не жалуйтесь, не говорите, будто вас не предупреждали!
Я пересек огороженную территорию завода, усеянную грудами ржавого металлолома, поросшую лопухами и цикорием, и подошел к длинному мрачному строению, откуда, казалось, неслись все шумы ада. Это был цех, где ремонтировали старые котлы.
Плечистый верзила Билл Фланаган носил старый комбинезон, некогда синий, теперь же до того изъеденный пятнами ржавчины, что о первоначальном цвете оставалось лишь догадываться. Фланаган командовал бригадой рабочих, сгружавших с вагон–платформы старый котел. На меня он едва глянул. Пробежал глазами записку и сказал:
— Конечно, займись–ка вместе с ребятами вон тем канатом, да не тяни, пока я не крикну. Знай себе, смотри, что делают другие, и делай, как они.
Когда гудок возвестил об окончании рабочей смены, спина и плечи у меня ныли, а руки сплошь покрылись мозолями в два слоя. Смертельно усталым, побрел я в грязную душевую.
Я подыскал комнату в пансионе у матушки Коркоран, достойной вдовицы, чей муж работал на Бэйсайдском заводе и был убит сорвавшимся с креплений котлом. Подавляющее большинство ее жильцов тоже работало на том же заводе. Матушка Коркоран содержала заведение в чистоте, кормила сытно, хоть и без разносолов, а дисциплину блюла не хуже армейского сержанта. Под самой крышей у нее оказалась свободная комнатушка. Пуста она была, как отшельничья келья, но там имелась удобная постель, а в углу стояла железная печурка.
Постепенно я стал различать других жильцов. Вот старый чудаковатый Ларс Густавсон, швед, по профессии наладчик. Вот мистер Картер, прежде — чертежник из отдела двигателей, ныне нигде не работает; по–видимому, перешел на иждивение многочисленных родственников. Ходят слухи, будто он пристрастился к спиртному. Мисс Эллис, язвительная старая дева, преподает английский язык в средней школе. По–моему, ей бы больше подошло преподавать дисциплину и этикет. В пансионе она задавала тон. В этом плане никто из жильцов не был склонен обижать ее, кроме, пожалуй, Майка Хенесси — юного рыжего ирландца из бухгалтерии.
1903—1904
Меж тем все катилось по налаженной колее: пансион — завод, завод — пансион. Волдыри на руках больше не взбухали, ладони у меня стали мозолистыми и почернели от въевшейся копоти. Теперь я уверенно разбирался в тайнах разводного ключа и кувалды.
Меня перевели в цех, где разрабатывалась новая модель парового поршневого двигателя. Я измерял планиметром индикаторную диаграмму за индикаторной диаграммой. Взвешивал конденсированный пар, пока весь мир для меня не пропах влажным ржавым чугуном. Овладел токарным и строгальным станками, так что, когда сломался старый ползун поршневого штока, я экспромтом сконструировал новый и выполнил его в точно заданных размерах. Постиг премудрость заливки металлических подшипников баббитом. Короче говоря, я стал мастером на все руки.
Примерно тогда же объединились многие из мелких технических компаний. Нашу фирму поглотил какой– то синдикат. Значительное число рабочих было уволено, и среди них оказался я.
Снова начались просмотры газетных объявлений, обходы заводов и всевозможных бюро найма. Однако я уже не был желторотым новичком. У меня накопился двухгодовой опыт работы. Английским я, пожалуй, владел немногим лучше, чем в день приезда, но моя речь теперь меньше резала слух товарищей–рабочих. На сей раз мне с порога не отказывали. Я видел, что мою кандидатуру серьезно рассматривают, и если она отвергается, то по веской причине.
Первые дни поисков работы нанесли легкую царапину моему самолюбию, но не уязвили его. Я решил написать мистеру Стандишу. Передо мною — его ответное письмо. Я бережно хранил и храню этот документ, как пропуск, открывший мне двери ко всей дальнейшей карьере. Вот текст:
Дорогой Мистер Яковский!
Я огорчился, узнав, что Вы опять подыскиваете работу. Такое случается с каждым, и программа подготовки молодого специалиста требует, чтобы он понимал это обстоятельство и был готов к подобным непредвиденным случайностям.
Изредка я вижусь с Вашим дядюшкой, и он с восторгом показывает мне Ваши письма. Очевидно, Вы как нельзя более толково распоряжались своим временем. По–видимому, Вы обладаете силой воли, необходимой каждому, кто желает зарабатывать себе на пропитание в качестве инженера.
Более того, сторонкой я навел о Вас справки на заводе, где Вы работали. У высокого начальства удалось разузнать не многое, поскольку оно слишком далеко от начинающего юнца и может о нем даже не слыхать… Но есть у меня там знакомства среди рабочих, в частности, я знаю Ларса Густавсона: в мое время он был там наладчиком. Ларсу все не по душе, но о Вас он отзывается с ожесточенным неодобрением, которое, как я понимаю, равносильно самой высокой хвале.
Короче говоря, теперь Вы достаточно поработали на заводе и можете, не слишком преувеличивая, выдавать себя за опытного инженера. В таком случае, я могу помочь Вам несколько ощутимее, чем в первый раз.
Лет десять назад со мной работал Мордкей Уильямс. Это довольно толковый инженер, человек простой и грубоватый (родом с фермы из–под Нью–Йорка), но по–настоящему он развернулся в административной сфере техники. С тех пор он перешел в новоанглийскую кораблестроительную фирму «Олбрайт и сыновья». В финансовом отношении фирма терпела крах — затоварилась устаревшими изделиями, — и Уильямс успешно провел ее реорганизацию. Теперь фирма носит название «Уильямс и Олбрайт», и уж поверьте: то, что на первом месте стоит фамилия Уильямса — не просто случайность.
Контора фирмы находится в Бостоне на Атлантик–авеню. Был у меня записан точный адрес, но я его куда–то девал и теперь никак не найду; посмотрите в справочнике. В общем, я отправил Уильямсу письмо на домашний адрес, рассказал кое–что о Вас, дал понять, что Вы сейчас не у дел и могли бы пригодиться по научной части. Несколько лет подряд Мордкей мне жалуется, что в фирме нет первоклассного инженера– ученого, и просит подыскать им такого сотрудника. Для Уильямса все беды — оттого, что ученые не располагают заводским опытом, а инженеры не владеют теорией.
По–моему, сомнениям нет места: фирма возьмет Вас на работу. Поначалу Вам не приходится на многое рассчитывать: еле–еле хватит на трехразовое питание, да еще, пожалуй, раз в год — новый костюм и раз в неделю, в воскресенье — сигара. Зато с тех пор, как Мордкей перешел в эту фирму, она стала подходящим полем для продвижения способного молодого человека, к тому же Мордкей там за Вами присмотрит.
Хочу кое от чего Вас предостеречь. В Америке вновь прибывшим живется не сладко, иммигрантам армянского происхождения — не слаще, чем всем остальным. Вам на роду написано высоко взлететь, но часть пути к взлетной площадке придется преодолеть пешком, и незачем шагать с жерновом на шее. Смените фамилию, чтобы люди могли к Вам обращаться, не рискуя сломать язык. Ваш дядюшка перевел мне Ваши имя и фамилию как «Грегори, сын Джекоба». Как Вам нравится «Грегори Джеймс»? В конце концов, «Джеймс» — один из вариантов имени «Джекоб».
Горячо желающий Вам дальнейших успехов, искренне Ваш
Уолтер Стандиш.
Я высмотрел в справочнике адрес конторы «Уильямс и Олбрайт». Оказывается, она помещалась не на самой Атлантик–стрит, а на одном из отходящих от этой улицы старых волнорезов, в угрюмом гранитном здании. Внутри я обнаружил там своеобразную смесь современных суеты и энергичности (отнес на счет Уильямса) с атмосферой салемской конторы (должно быть, влияние Олбрайта).
Секретарша постучалась в дверь кабинета с табличкой «Питер Огастес Олбрайт–IV». Меня позвали внутрь, и я очутился лицом к лицу с высоким и сухопарым человеком за письменным столом; у человека были мохнатые брови, крючковатый нос, отлично сшитый костюм и сорочка с высоким воротничком — такое можно увидеть на ранних фотоснимках Вудро Вильсона и Франклина Рузвельта. Меня поразили в нем самообладание и собственное достоинство, которым противоречило то, что он бросал на меня взгляды искоса, словно не вполне был уверен в себе.
— Мистер… — Он взглянул на новехонькую визитную карточку, специально заказанную для поисков
