к смертной казни еще до подавления путча. Мне сейчас сорок два года. За плечами у меня Академия, потом служба в армии, путч и…
Я замолчал, не закончив фразы. Как ей сказать об омоложении? Как объяснить, что с нами со всеми сделали, если я и сам толком этого не понимаю?
— Значит, это все правда? — В глазах Уклус вместо ожидаемого мной ужаса блестел живой интерес. — Ой, извини, я тебя опять перебила.
Так. Теперь, наверное, интерес в глазах должен появиться и у меня.
— Прости, солнышко, что — правда? — Я нарочно игнорирую ее эскападу относительно перебивания.
— Ну, что можно омолаживать людей до любого возраста?
— Насчет до любого — понятия не имею, — совершенно честно ответил я. — А вот до восьмилетнего — вполне реально. Но я думал, что информация об этом не особо гуляет…
— Смотря где, Са… извини, Магнус. Отец с матерью в свое время очень интересовались этой проблемой. Папа даже что-то нашел из самых первых публикаций, но дальше ничего не было. Тогда он решил, что разработки прекратили из-за неудач в экспериментах. А сколько вас выжило?
— Я даже не знаю, сколько нас было подвергнуто этой гадости. Но, по моим подсчетам, где-то половина присутствовала на съезде.
— Как здорово, что ты попал в эту половину! — Уклус прижалась ко мне всем телом и горячо поцеловала в губы.
Я ожидал какой угодно реакции, только не такой! Интересно, что это: детская радость от того, что она является обладательницей чего-то, чего нету у других? Или на самом деле сильное чувство? Откуда оно у нее, еще ребенка, по сути.
— Тебя абсолютно не пугает, что я гожусь тебе в отцы?
— Нет, представь себе. — И Уклус беззаботно рассмеялась. — Мне это даже нравится. У меня есть подружка, так вот она живет с парнем, которому тридцать пять. И она говорила мне, что это совсем не так, как со сверстниками. А теперь я понимаю, что мне с тобой лучше, чем могло бы быть с кем-нибудь другим! Ведь это здорово, правда?
— Здорово, конечно, — растерялся я, как последний мальчишка. — Но ты хоть понимаешь, что об этом никому не то что рассказывать, даже намекать нельзя?
— Ну а как же? — Уклус потешно морщит носик. — Кому о таком расскажешь? Подружки — те просто не поверят. А если кто поверит — то ведь тебя у меня заберут. Не хочу я этого!
Вот и понимай теперь, что происходит у нее в голове. Мне почему-то казалось, что любую четырнадцатилетнюю девчонку это должно испугать настолько, что она отшатнется от меня, как от чумного, а тут… В Средние века, помнится, во Франции была мода на страшных любовниц. Не дурнушек, а именно страшных! Особым шиком считалось появиться в обществе с таким крокодилом, с которым бы нормальный человек на одном гектаре справлять большую нужду не сел! Потом пошла мода на такого же рода любовников. Может быть, это оно? Скрытая тяга к обладанию чем-то, радикально отличающимся от имеющегося у всех остальных? Тогда становится понятным очень многое из поведения Уклус. Интересно, это своеобразный фетишизм?
Чем у меня голова забита? Вокруг явно назревает буря. Такая, что камня на камне не оставит от всего привычного уклада жизни, а я пытаюсь разобраться в чувствах четырнадцатилетней девчонки. Бред!
— Уклус, ты понимаешь, насколько серьезно то, чем мы занимаемся? — еще раз пытаюсь достучаться до разума своей пассии.
— Конечно, понимаю! — Взгляд у нее моментально делается обиженный. — Не считай меня, пожалуйста, дурой. Даже если я тебя на несколько десятков лет моложе. Ты делаешь революцию, а я буду твоей боевой подругой… Да я уже твоя боевая подруга! А остальные пусть завидуют! И скажи своему бабнику Репусу (или как там его?), что если он еще будет так на меня пялиться, то я ему глаза выну. Смотри, старый козел, а туда же!
— Знаешь, а мы ведь с этим «старым козлом» ровесники…
— Нет. Ты душой моложе. А у него все стены голыми бабами увешаны.
О том, что все стены голыми бабами у Реггуса были увешаны всегда, я решил не говорить. Ведь в ее глазах это признак «старого козла», а таким эпитетом я награждаю в последнее время только одного человека — Альтуса.
— Но хоть ради приличия могла бы и об остальных спросить. — Во мне просыпается задетое самолюбие.
— О ком? — Уклус презрительно кривит губки. — Об Арнусе? Он сам признался, что его зовут Ленус. А твой похабник Репус вообще имени не менял, если не врет. Остальных я не знаю. Захочешь — сам познакомишь. А вообще — я тебя хочу! Прямо сейчас и прямо здесь!
Сказала хорошо. Ну что же: я не против. О революции можно подумать и завтра. И об отдыхающих на верхней полке ребятах тоже. Надеюсь, они хоть сделают вид, что спят.
Глава 8. ОДНА ОШИБКА
Пока мы ехали в поезде и я занимался любовью с Уклус, решив, что на следующий день смогу спокойно подумать, о нас решили «позаботиться».
«Встретили» нас прямо у вагона. Грамотно, надо сказать. Сразу же стало понятно, что это не полиция — у тех на такое просто мозгов не хватит. Служба Безопасности. Человек пятнадцать — двадцать. Отрепетировали они все очень хорошо, так что не успев и глазом моргнуть я оказался в салоне микроавтобуса, который тут же рванул с Привокзальной площади в центр.
Влипли! Первое, что пришло мне в голову. И надо же было старому дураку этой ночью трепаться с Уклус! Теперь у эс-бэшников будет все, что им необходимо. Дурак недоделанный! В революцию ему поиграться захотелось! Вот, кажется, и доигрался…
Ехали недолго, так что можно было догадаться, куда нас везут. Естественно, в управление СБ. Из машины вывели не грубо, но решительно — шансы вырваться нулевые. Вот сейчас все будет в лучшем виде: камера в подвальном этаже, электрошок, галлюциногены, «сыворотка правды»… Может, Ромус был прав? Может, стоило подождать несколько лет и попытаться пойти на выборы? Хотя чего уж теперь гадать? И так понятно, что они среагировали на наше решение о принятии курса на вооруженное восстание. Оперативно. Только непонятно, почему нас всех не взяли прямо в Столице. Там бы это было и быстрее, и удобнее: мы все находились в одном зале. Наверное, им надо было переварить информацию. Неужели стукач? Этого, конечно, избежать ни одной организации не удается, но чтобы прямо на съезде? А почему бы и нет? Очень даже удобно — получить информацию из первых рук, так сказать, обдумать и спокойно задержать делегатов, когда они вернутся по домам. Практично, если можно так выразиться… А если стукача нет? Значит — прослушка! Вот тут у меня на лбу выступил холодный пот, и все поплыло перед глазами. Я уже ничего не видел перед собой. Хотя нас вели по зданию управления и дорогу надлежало запомнить. Впрочем, не имеет смысла. Сбежать отсюда все равно не удастся.
Итак — прослушка. О чем мы там болтали в кабинете у Ромуса? А у Репуса? Славно же управление, занимающееся разработкой версии об омоложении, руки потерло! Теперь понятно, почему нас сразу не взяли. А зачем? Можно спокойно попить коньячку. Отпраздновать плоды многолетнего труда. Ну а после празднования можно и задержать — спокойно и без лишнего шума. Тут и показания Уклус не нужны… О! Кажется, пришли. Интересно, а куда?
Камера? Нет, приемная. Два стола, стулья вдоль стен и ни одной живой души. А дверь хорошая, металлическая. Такую не выломаешь. Этаж, конечно, первый, и решеток на окнах не видно, но у стекол очень знакомый голубой отлив — бронированные. И на рамах нет даже следов каких-нибудь запоров: не предназначено это окно для того, чтобы его открывали. Мои соратники по несчастью воровато озираются. Нужно их быстро приободрить, а заодно и проинструктировать.
— Не дергаться! — Я с трудом узнаю свой голос, настолько он сел. — Задержание незаконное, и долго оно продолжаться не может. На вокзале нас видели, так что через какой-нибудь час начнется скандал.
А сам я в это верю? Что такое СБ и как оно работает, я знаю прекрасно.
— Здесь ни о чем не говорить, если вызовут на допрос — требовать адвоката и не отвечать без него ни на какие вопросы. Кроме того: мы несовершеннолетние, а значит, на допросах обязаны присутствовать родители. Всем все понятно?
