выворачивать ствол черт знает как?
— Механик! Довернуть машину на сорок градусов и наклонить нос на пятнадцать градусов!
— Есть!
«Универсал» качнулся, но быстро выровнялся, занимая нужную мне позицию. Вот теперь стрелять мне будет так же удобно, как в тире. И шанс промахнуться будет тот же.
Подвожу перекрестие к сараю на мониторе и нажимаю верхнюю кнопку джойстика. Цель задана. Некоторое время смотрю на пока еще целый сарай и решительно жму на гашетку. Гудение усиливается — двигатели амфибии начинают «кормить» энергией пушку.
Проходит полсекунды, и пушка с резким свистом выплевывает первую партию зарядов. Картинку на экране тут же закрывает клуб пыли, во все стороны разлетаются куски битого кирпича. Там внизу сейчас, наверное, ад кромешный. Включаю все сенсоры, какие у меня есть: теперь мне необходимо проверить, нужен ли еще один залп.
Похоже, что не нужен. От сарая осталась воронка. Не очень глубокая, метра полтора. Но это и все. Штаба противника больше нету. Теперь необходимо передать управление пушкой моему наводчику. Пусть потренируется на грузовиках. Это должно полностью деморализовать тех, кто надеялся меня выкурить из части.
Вот потеха будет: четырнадцатилетний сопляк принимает капитуляцию у кадровых военных. Или потеха все же будет, но несколько другого вида: я подниму в воздух десяток «универсалов» и перебью всех, кто находится внизу, к чертовой матери. Так что разумнее для них будет капитулировать. Намного разумнее, чем пытаться сопротивляться. И кто здесь, после всего этого, кого пришел выкурить?
Передаю управление пушкой своему стрелку и откидываюсь на спинку кресла. В наушниках тут же появляется мальчишеский голос, который требует довернуть амфибию под нужным углом. Правильно, пусть тренируется. Проходит несколько секунд, и один за другим грузовики противника превращаются в месиво из горящего металла и дерева. Это хорошо и правильно. Не я к ним пришел, а они ко мне. Так что теперь пусть готовятся к расплате. Справедливости ради, конечно, можно отметить, что часть захватили мы, а не они, но ведь им «универсалы» не были нужны все эти годы. Так что здесь я полностью в своем праве: просто взял ту вещь, которая до этого никому не была нужна. А то, что пришлось при этом пролить кровь, — так на то и война. Совсем без кровопролития не обойдешься.
Ну, поразвлекли молодежь, и хватит. Мне пора уже делом заниматься.
— Наводчик! Прекратить огонь! Мехвод! Спуститься на высоту сто метров и остановить машину четко над серединой воинской части!
Нестройное «Есть!» эхом прозвучало у меня в наушниках. Пушка перестала посылать в пространство смертоносные заряды, а сама амфибия плавно пошла на снижение. Теперь надо собраться с мыслями. Я буду обращаться с речью к солдатам, которые только что потеряли своих командиров. Единственное, что мне от них надо, это чтобы они сложили оружие. Тогда можно будет просто их отпустить. Некоторые, конечно, попытаются сопротивляться. Их придется убить. Ничего хорошего в этом нет, но мы же воюем. Уже воюем. Еще вчера, никакой войны не было… Вот так оно и бывает: даже не успеешь оглянуться, а ты уже по самые уши в дерьме. Приходится это дерьмо расхлебывать потом. Занятие это не на один день, и приятных ощущений во время оного занятия не испытываешь. Но кто-то же должен это делать? Правильно, должен. Только почему-то этим занимаюсь я, а не тот самый «кто-то». Противно, а ничего уже и не сделаешь.
Машина замерла на высоте сто метров над захваченной нами воинской частью. Мне осталось только включить внешние динамики, и можно начинать говорить. Услышат меня все: и свои, и чужие. Своим это не помешает в плане поднятия боевого духа, а чужим может сохранить жизнь. Но только в том случае, если они меня послушают. А ведь до предела обидно подчиняться четырнадцатилетнему мальчишке! Может быть, кто-то вместо того, чтобы послушать, выберет смерть. Этим я смогу только посочувствовать. И ничего более. Не зря ведь во многих армиях мира есть четкий и ясный приказ: в случае, если смерть угрожает бойцам и есть возможность сдаться, — необходимо сдаваться. Какое-то тактическое поражение при этом неизбежно, но когда солдат вернут домой, они смогут сделать гораздо больше для своей страны, если будут живыми. И обычно эта практика себя оправдывает. Если тех баранов, которые окружили захваченную нами воинскую часть, учили по-другому, то это уже их проблема. В любом случае при таких ситуациях необходимо думать головой, а не повторять идиотские высказывания о героизме. Ведь известно, что произносят их обычно люди, к этому самому героизму не имеющие никакого отношения. Даже косвенного. По той причине, что люди эти — политики. А политика являет собой непрерывную череду предательства, уступок, лжи и трусости. Так стоит ли слушать речи о героизме, льющиеся из уст политиков? Мне кажется, что нет. Справедливости ради стоит отметить еще и отцов командиров, наслушавшихся тех же самых политиков и повторяющих за ними подобный бред. Этих, по-моему, вообще надлежит расстреливать. Из крупнокалиберного пулемета. Дабы у других не возникало даже мысли заняться подобным в дальнейшем.
Так чего я тяну время? Наверное, по той причине, что не знаю, о чем говорить. Действительно не знаю. Я же не оратор. Я — кадровый офицер. Меня научили убивать, научили командовать, но не научили гладко и красиво склонять людей к предательству. Да и не должны были учить, если на то уж пошло. Я же не контрразведчик и не пропагандист. Да, отдел пропаганды и контрпропаганды мне бы сейчас очень не помешал. Это как раз их работа. И выполняется она ими обычно качественно. Тут уж — кто на что учился.
Да, пропагандисты… Хм… Пропагандисты, говоришь? Точно? Ну, отдела пропаганды при штабе у меня, положим, нету. Да это сейчас и не особо необходимо. У меня же для этих целей есть единственный и неповторимый агитатор всех времен и народов, который способен силой слова два батальона превратить в четыре дивизии. И чем этот кладезь талантов занимается, пока я подыскиваю слова? Правильно: прохлаждается за железобетонным забором в захваченной нами части и с интересом наблюдает за маневрами моей амфибии. Нет, дорогой мой Ленус! Развлекаться ты будешь позже. А сейчас я с тобой свяжусь, объясню тебе, что мне от тебя нужно, а ты уже будешь выкручиваться. И для тебя будет великим счастьем, если ты выкрутишься как положено. В противном случае я тебя и под трибунал отдать могу. Достал ты меня сегодня: позволяешь себе слишком много. А может, все дело в том, что я не выспался? Да, может быть. И сгонять свое плохое настроение на подчиненных — это признак дурного тона. Или полного отсутствия воспитания. Впрочем, какая разница? Я решительно щелкаю тумблером и плотнее прижимаю ларингофон к горлу.
— Арнус, прием!
— Здесь Арнус, прием.
— Поднимайся сам на второй амфибии в воздух. Посмотришь на все это дело. Потом будешь уговаривать их сложить оружие. Прием.
— Понял тебя. Поднимаюсь. Конец связи.
— Конец связи.
Ну вот и все. Дальше мне уже беспокоиться не о чем. Или противник сдастся, или мне его придется уничтожать — все едино. Спрос уже будет не с меня, а с Ленуса. Получится у него — наградим. Не получится — выпорю. Собственноручно выпорю! Не побрезгую. А что потом делать, еще посмотрим.
Да, что-то у меня начала проявляться очень нехорошая черта: никогда раньше не возникало желания перекладывать ответственность на кого-то другого. А что же случилось сейчас? Наверное, я устал. Бессонная ночь дает о себе знать. Хотя чушь собачья. Биологически мне четырнадцать. И ни о какой усталости в таком возрасте речи быть не может. Что же тогда? Ну не струсил же я, в самом деле? Не рановато ли? Все только начинается, и у меня будет не один и не два повода испугаться.
Положим, испугаться — еще не значит струсить. Ведь известно, что не боятся только сумасшедшие. Это я усвоил хорошо. А если бы не усвоил, то сейчас бы вряд ли сидел в кресле «универсала». Скорее лежал бы. И достаточно глубоко. Метрах в трех под поверхностью земли. Но ведь я не боюсь того, что мне придется отвечать за свои поступки. И никогда не боялся. Этим мужчина отличается от тряпки — он не боится отвечать за свои поступки. Что же тогда? А ведь известно что: ты, дорогой мой, очень хочешь разделить с кем-нибудь ответственность. Просто жаждешь это сделать. И хочешь ты этого не потому, что жаждешь поделиться властью с боевыми товарищами. Ты абсолютно не испытываешь такого желания. Тебе нужно разделить именно ответственность! А что это, если не трусость?
