— Когда это было? — спросил Жуга.
Маг покачал головой и плотнее закутался в плащ.
— Никто не знает. Легенды гласят, что три меча-ксиала были откованы по-разному, и каждый имел свой характер и норов. Первый — Хиор — вчерне был выкован всего за одну ночь, закален был в человеческой крови, и, как всякий первенец, характер имел суровый и непреклонный. Самым темным из всех трех мечей получился он, красной была его рукоять, а в бою не знал он поражения и не давал пощады — не было в мире меча, кровожадней Хиора. Знак волка на его клинке. Второй, с именем Хейтон, закалили во влажной земле, и потому силу удара он имел сокрушительную, а рубил хоть редко, но страшно. Он самый тяжелый из трех мечей, с белой рукоятью; и золотистый клинок его, вобравший все соки земли, красоту имел необычайную, а мечен был медведем. Третий — Хриз, откован был последним. Серебра в нем меньше, нежели в первых двух. Закалку он принял от ветра, сильного, сырого и холодного, того, что дует с моря, когда спускается на землю тьма. Безо всяких узоров его серебристый клинок, черна как ночь его рукоять, и нет ему равных по легкости и верткости, а убивает он только врагов. Клеймо тому мечу — танцующий лис.
Жуга покосился на свой меч.
— Это он и есть?
Маг поднял взгляд на травника.
— А ты сомневаешься?
Жуга промолчал. Поднял взгляд на мага.
— И что мне делать теперь? Тоже мне, нашел себе хозяина… Хоть бы ты что ли мне помог, я же ничего не умею.
— Так-таки и ничего?
— Ну, я дерусь, конечно. Так ведь это — посохом, ножом… ну, и просто так… безо всего.
— Не так уж мало для бродячего знахаря, — усмехнулся маг. — А я не учитель фехтования. Доверься ему, он сам разберется, где кто. В этом деле главное — покрепче держаться за рукоять.
— Понятно, — тот кивнул, невольно вспомнив, с какой небывалой легкостью обезглавил бойца из лучшей османской тысячи. — Но что заставило его вернуться в мир?
— Трудно сказать. Между прочим, пока вы там обжирались всякой дрянью, произошло уже две битвы, и если в первой Цепеш одержал победу, то вторая кончилась иначе. Враг стоит у Яломицы.
— Большое войско?
— Очень. И я понятия не имею, для чего проснулся старый меч.
Жуга почувствовал озноб. Покосился на браслет. Камень вспыхивал и гас. Чесалась кожа на руке. Маг перехватил взгляд травника и одобрительно кивнул.
— Не снимай его покамест. Это очень сильный талисман. Слабую магию усилит, сильную — ослабит. А то помнишь, что ты натворил на поляне?
— Когда? — встрепенулся Жуга. — Ах, да. Комары… — Золтан кивнул. — Цвет я не тот взял. Красный вместо зелени.
— Как можно было перепутать!
— Я их вообще не различаю.
— Вот как? Занятно. Там с давних лет копилась сила, а ты не смог с ней совладать.
— Сила? — Жуга поднял взгляд на мага. — Откуда?
— Когда-то там родился единорог, — поколебавшись, с видимой неохотой ответил тот. Поворошил догорающие угли и встал. — Ну все, пошли. Хорошо бы нам твоих дружков до полудня догнать, а то не дай бог натворят чего.
Жуга обмотал меч мешковиной и повесил за спину. На миг остановился у погасшего, подернутого белой пылью костра.
— Пепел, — пробормотал он. — Прах и пепел…
И вслед за магом углубился в лес.
Догнать Милана и Бертольда не составило труда — крестьянин и монах шли бестолково, оставляя чересчур заметный след, да и перепугались при встрече до одури. Жугу одолевали опасения, что турки могут их найти вот также вот быстро, но до сих пор погони не было. К полудню добрались до деревни, где обнаружили лишь опустевшие дома. По предложению Милана завернули на пасеку, где думали остановиться на ночлег, и были здорово удивлены, когда застали там хозяина (Милан, как выяснилось вскоре, и с ним водил хлеб-соль в былые времена).
— Дык пчелы же. Куда же я от них? — ответил простодушно тот, срезая с рамки темные, тяжелые от зимнего меда соты и складывая их в миску. — Они ж как дети. А ну, как рой возьмет да полетит? Тут у меня шестнадцать ульев, не потащишь же с собой. А мед… мед всем потребен. Ешьте.
На столе перед путниками появилась громадная яичница, лепешки, молоко и мед. Ни пива, ни вина пчеляр не уважал.
— Мед, молоко… — пробормотал Бертольд, качая головой. Переломил лепешку. — Еда пустынников.
Ел он, однако, с аппетитом, чего нельзя было сказать о Жуге. Травник долго молчал над кружкой с молоком, задумчиво кроша хлеб, затем вздохнул и повернулся к магу.
— Ну хорошо, — сказал он, словно соглашаясь. Потер ладонью переносицу и сморщился от боли в подбитом глазу. — Я понимаю — меч, легенда и все такое. Но как двараги узнают, где нас искать?
