— Жуга, скажи, ведь ты… не со зла? — В глазах ее были слезы. — Все это — не со зла?
Жуга ответил не сразу.
— Что он тебе рассказал?
— Все… Наверное, все… — Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. У Жуги духу не хватило ее успокаивать, и он снова промолчал. — Говорила же я ему: уедем из этой деревни… — глухо слышалось сквозь рыдания. — Кузнецкое ремесло всюду уважают, не пропали бы… так ведь нет же…
— Деревня-то при чем? — с недоумением спросил Жуга. — Хорошая деревня, и люди, вроде, как люди… Добрые. Вон, помогли мне даже бесплатно…
Ружена подняла к нему заплаканное лицо.
— Они всегда готовы помочь… если надо похоронить, — сдавленно сказала она. — Думаешь, ты первый в эту зиму приволок сюда мертвеца?!
Жуга побледнел.
— А… разве… нет?
Расчистив заметенную снегом дорожку, Збых растворил скрипучую дверь и некоторое время стоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В кузнице было пусто и холодно. Вода в бочке подернулась льдом.
Збых подошел к очагу, поворошил холодные угли, рассеянно перебрал инструмент на верстаке. Тронул недвижные мехи. Взялся было за молоток, но вздохнул и отложил его в сторону. Ощущение тяжести в руках было странное и незнакомое.
Он вышел и долго стоял, глядя, как опускается на деревню вечер, потом повернулся и посмотрел в другую сторону — на реку, на лес за рекой. Настроения работать не было. Он запахнул плотнее полушубок и направился вниз по тропинке, к темневшей во льду проруби.
Близилась ночь. Небо подернулось темной синевой, затем почернело совсем. Воздух был тих и прозрачен. Одна за другой высыпали звезды. Взошла луна, посеребрив верхушки елей на том берегу, щербатой сырной головой отразилась в воде. Мягким покрывалом заискрился снег.
Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.
…Жаркими пальцами пляшет костер, лижет сухие вязанки. Черным хвостом над землей жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика — в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы…
…Повозка старая ползет неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом — милое лицо, и карие глаза…
Збых помотал головой.
— Не мое… — прошептал он еле слышно. — Все — не мое…
Он осмотрел на свои руки — широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда пришло это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чем, и не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова… Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся…
— Збых!
Кузнец оглянулся — вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и уже не особенно торопясь, быстрым шагом спустился к реке. Остановился рядом.
Некоторое время они молчали.
— Красиво, — совершенно неожиданно для себя, сказал вдруг Збых.
— Что? — встрепенулся Жуга.
— Красиво, говорю, — задумчиво повторил тот. Посмотрел Жуге в глаза. — Почему я раньше этого не замечал? Или… это тоже из-за рифмача?
— Все может быть… Сам ты что об этом думаешь?
Збых наклонил голову, посмотрел искоса.
— Я не думаю, я — знаю, — ледяным голосом сказал он, и вдруг, ни с того, ни с сего, начал читать:
