Милан навсегда закрылся перед Стендалем.
Глава тридцать шестая
На швейцарских озерах Бейль с удовольствием думал о том, что не поправил миланского жандарма, назвавшего ему старый парижский адрес. С берегов Комо Бейль писал письма на улицу Ришелье: «Против библиотеки, отель Лиллуа, № 63». Письма доходили. Красивая рука надрывала конверт, вынимала листок с описаниями итальянских встреч и впечатлений Бейля и потом царственным жестом опускала эти письма на маленький мозаичный столик, стоявший на голубом ковре в углу комнаты. Эта женщина, с огромными глазами и жестами королевы, одетая бедно, но красиво, была знаменитая артистка Паста, одна из лучших певиц начала прошлого века. Она стала подругой Бейля недавно. Артистическая свобода нравов давала ему возможность приходить к ней в любой час, а так как Бейлю надоели угрюмые взгляды портье, отпиравшего двери в три часа ночи, то он решил, что лучше переселиться в отель Лиллуа, чтобы никого не беспокоить. Так переменился его адрес. Муж Пасты лукаво улыбался, встречая его в коридоре гостиницы, и добродушно посмеивался над ним, заставая его в гостиной. Старуха Рашель была очень обрадована этим переездом, потому что Бейль был единственным из гостей, способным говорить с ней целыми часами о Милане. Милан был ей родиной, там она выкормила свою дочь, будущую артистку. Через две недели после переселения в одном из салонов Парижа, у госпожи де Траси, репутация Бейля сильно поколебалась. Видя Бейля однажды в новом костюме, госпожа де Траси громко сказала:
– Как вы сегодня хорошо одеты! Ах да, на прошлой неделе Паста имела бенефис!
Паста принимала Бейля охотно, но их связь была чисто дружеской, и во всяком случае Бейль не получал от нее денег. Сплетни его только смешили. Письма к Пасте были самыми веселыми письмами того времени.
На Лаго-Маджиоре, на Лаго-Лугано, на Лаго-ди-Комо можно было жить недели за неделями, но так как литературный замысел не претворялся в произведение, приносящее горы золота, Бейль стал подумывать о том, что деньги на исходе.
Перебрав черновики писем и заметки на клочках бумаги о старом и новом Риме, анекдоты, рассказанные аптекарем Манни и записанные на рецепте черной краски для волос, изготовленной тем же аптекарем по просьбе седеющего Бейля, путешественник задумал одновременно рассказ об итальянских карбонариях и книгу очерков под названием «Прогулки по Риму». А так как делать книгу можно только в Париже, то нужно ехать в Париж.
23 марта 1828 года Бейль был уже на улице Ришелье. Он постучал в дверь соседки. Паста с семьею была за городом. Портье передал письмо от Мериме. Это был ряд острых литературных вопросов, поставленных со всей ясностью, свойственной Кларе. Вдвойне подходящее прозвище: Клара значит – ясная. Спрашивает об «Арманс». В Париже говорят об этой книге, но она получает самые странные истолкования. Герцогиня Брольи узнала себя в госпоже Бонниве и негодовала. Не могут понять также, кого Бейль описал под именем Октава. Джулиа д'Эгга и ее знаменитый любовник Строганов возмущены изображением их воспитанницы.
«Я совершенно не понимаю любовной неудачи Октава де Маливер, – писал Мериме. – Вы, кажется, чего-то не договариваете. Признайтесь, что ваш Октав страдает пристрастием к людям своего пола и потому бежит от женщины. В этом причина его самоубийства, а быть может, он гермафродит или просто человек, лишенный мужских способностей».
«Я ему напишу, что он прав, – думал Бейль. – В нынешней обстановке Парижа такое истолкование для меня наиболее выгодно. Следует ли дразнить гусей, желающих спасти Рим?»
В душе Бейль был очень недоволен. Такое непонимание со стороны человека, справедливость ума которого он очень высоко ценил, указывало ему на то, что открывается длительная полоса столкновений с обществом и разочарований в современниках. Правда, он никогда не был очарован. Франция вряд ли может дать большее разочарование, но общество может придумывать или непроизвольно варьировать старые неприятности и уколы. Придется обзавестись защитной одеждой.
В последующие дни Бейль подсчитал свои ресурсы.
В апреле 1828 года он должен стать нищим. Вся сумма его годового бюджета слагалась из пенсии и небольших гонораров. Сейчас он мог расходовать не больше пяти франков в день. Законы о печати не давали возможности вступить на путь журналистики. Французские газеты и журналы были для него закрыты.
Надо сделать другую попытку. Со шляпой, сдвинутой на правый бок, с сигарой в зубах, независимо помахивая тростью, Бейль ходил по Итальянскому бульвару; он внушал себе беспечность и незаинтересованность в результатах предполагаемого шага. Через час он был у Теодора Гека. Англичанин не отказался взять из портсигара, протянутого Бейлем, последнюю гаванну и закурил, развалясь в кресле.
– Обзоры современных французских книг мало интересны для моего английского «Ежемесячника», но если вы дадите очерки или статьи по типу «Альцест», то что ж? Я отведу вам десять страниц в каждом номере.
Это было очень слабо. Незаинтересованность в результатах вышла у Бейля совсем искренней, тем не менее, когда Гук с улыбкой достал тысячефранковый билет, Бейль почувствовал некоторое облегчение.
Он начал писать регулярно и много. Анонимные рецензии, обзоры, статьи под чужими именами появлялись в английских журналах. Эта работа отнимала все утро и, что хуже всего, мешала закончить «Прогулки по Риму». Неожиданно тысячу двести франков дала «Арманс». Можно было снова одеться и появиться в гостиных.
«Стрекоза снова запела летом, – подумал Бейль о себе, – но теперь она знает, что бывают зимы. Это все-таки лучше, чем быть парижанином, этой мухой, родившейся в девять часов утра и умирающей в пять часов пополудни. Попробуйте рассказать ей, что такое ночь».
С такими мыслями он подошел к дому, где жил академик Траси.[157] Входная дверь была широко раскрыта. Маленькие элегантные часы на камине пробили восемь. Люстра еще не была зажжена. Длинный синий диван огибал комнату от камина до двери, ведшей из гостиной в столовую. Молодые женщины и девушки занимали этот диван, сидя в самых непринужденных позах.
– А я думал, что вы уже совсем забыли дом тридцать восемь, Данжу Сент-Оноре, – произнес старческий голос.
Маленький элегантный старичок, пропорционально сложенный, остробородый, с зеленым зонтиком над седыми бровями (несмотря на то, что в комнате не было света), пошел навстречу Бейлю. Это был хозяин, знаменитый философ, автор «Идеологии», одинаково восхищавший как французскую молодежь со складом ума, родственным Бейлю, так и русских декабристов, читавших ее с упоением.
