подвывания и поскуливания. Мельтешение не производило на него большого впечатления, — не двигался, глядя прямо перед собой, но видя вокруг все. Предварительный танец длился довольно долго, похоже, враги не решались атаковать. Но из тьмы раздалось резкое повелительное восклицание, напомнившее Варнаве что-то давнее-забытое. Что, он не успел понять — враги бросились вперед с нарастающим воем и бешеной яростью. Навстречу им звездным светом сверкнул клинок. Один пронзительно взвизгнул и рухнул, фонтан крови из перерубленной шеи смешался в воздухе с брызгами водопада. Обратным движением дайкатана пронзила горло другого. Варнава больше не мог щадить противников — ставки в этом бою были побольше, чем его жизнь. Враги отступили, по-прежнему составляя полукруг, прижимающий Варнаву ко входу в пещеру. Словно бы ничего не произошло, лишь на мокрых камнях бились в агонии два окровавленных тела.
Вторая атака сопровождалась тем же яростным воем. Дайкатана надвое развалила противника справа, но наконечник копья вонзился в левое плечо Варнавы, был выдернут, нещадно раскрошив мышцу. Голова владельца копья нарисовала эффектную дугу, скрываясь за краем обрыва. Следующий взмах меча перерубил выставленный навстречу клинок и пересек красной линией грудь еще одного. Свора вновь отпрянула, свирепо рыча, собралась на границе, где не мог достать меч. Из распахнутых в тяжком дыхании ртов обильно падали клочья пены. Варнава стоял внешне непоколебимо, но в нем усиливалось беспокойство: здесь было что-то, о чем он в глубине души знал, а знать не хотел. Сулящее боль.
Настоящее дело только начиналось. Раздвинув медлящих атаковать врагов, возник юноша в коротенькой куртке, которого Дый назвал Кусари. Руки он держал сложенными перед собой, отрешенно- высокомерный взгляд был устремлен в никуда. Из раненой руки Варнавы хлестала кровь, усилием воли он подавил боль, но она зудящим напоминанием жила на границе сознания. Он мог сражаться еще долго, не слабея, но перед ним был страшный противник, он знал это еще с прошлой их встречи. Варнава отстранил все мысли и вошел в цуки-но-кокоро. Состояние незамутненной луны пришло сразу и мощно, темнота вокруг осветилась его экстремальным разумом. Чистое и спокойное лицо юноши предстало перед ним волнующе совершенным, и тут Варнава понял, что этот бой проигран:
— Опять луну против меня, милый? — прозвучал холодный звучный голос. — Ты всегда был наглецом, но это уже просто глупость.
Теперь она стояла перед ним в истинном виде. Вместо курточки на ней был чуть более длинный темный хитон, очень волнистые светлые волосы собраны на затылке, а спереди держались жестким обручем, украшенным каким-то бледно светящимся полукругом, производившем впечатление маленьких рожек. Прекрасное, словно сияющее, лицо приобрело женственность, но все так же выражало ледяное высокомерие. А может быть, где-то в глубине его бурлила тайная ярость.
Все существо Варнавы как будто свело могучей судорогой. Невыносимая боль, ненависть, тоска, жажда — он сам не знал, что там еще. Ему просто было плохо. Лунное состояние, делавшее его непобедимым, рассеялось в единый миг. А молитва не приходила. В отчаянии решил, что Бог отвел от него Свой взгляд. Словно голый и беззащитный стоял перед судьей неправедным.
…Тогда он почувствовал себя испуганным школьником, на которого впервые свалилась плотская любовь — будто исчезли все женщины его прошлого. Задыхаясь, неумело гладил руками напряженное тело, никак не решаясь на большее. Тогда он почувствовал себя и старым бесстыдником, добравшимся до идеальной чистоты, лелеемой в извращенных фантазиях. Гладил дрожащими руками, медля, растягивая наслаждение сбывшейся смертной страсти. А она лежала, недвижно, не дыша, ее легкая дрожь была почти незаметна, но наполняла все тревожным ожиданием. Оба жаждали наброситься друг на друга, безоглядно слившись в единое (и существо это поколебало бы Древо). Но некий безмолвный запрет витал над их ложем.
Первым не выдержал он — не отрывая стеклянного взгляда от широко распахнутых бледно-голубых глаз, погрузился в сияющее безумие с надрывным стоном, навстречу которому рванулся ее пронзительный крик…
— Луна! — простонал он.
— Теперь меня зовут Кусари, — насмешливо проговорила она на языке, на каком он недавно бросил вызов.
— Хорошо, пусть будет Цепь. А где же твой лук, Цепь? — ответил он на древнем языке Эллады, прекрасно сознавая, что это взбесит ее еще больше — пытался сопротивляться, лихорадочно ища выход.
Перед ним была древняя дива, силу которой он знал слишком хорошо. Но знал и то, что, в определенном смысле, не уступает ей. Он не хотел сражаться с ней насмерть, но подозревал, что и она не собирается убивать. Шансы были, несмотря на его рану, ее силу и мерзких псов — да, именно псов, теперь они, белые, с рыжими вислыми ушами, тоже предстали в истинном обличии, сгрудились за хозяйкой, свирепо скалили хищные пасти, а другие неподвижно лежали на камнях.
— Здесь мне не нужен лук, — теперь она говорила внешне беззаботно, будто имело место не выяснение отношений между сверхчеловеками, а легкомысленный флирт двух школьников. — Я — Кусари, поэтому у меня…цепь.
Последнее слово она выкрикнула резко и хрипло, одновременно выбрасывая вперед обе руки. Варнава знал, что таилось в них: блестящая цепь, мелодично звеня, полетела на него. Но в полете происходили страшные вещи: она многократно увеличивалась и раскалялась до вишневого цвета. Звук рассекаемого воздуха нарастал, пока не перешел в рев взлетающего боинга. Вращающаяся в полете цепь пылала так, что Варнава не видел больше ни гор, ни противников. «Манрики-гусари», — возникли в его оглушенном мозгу полузабытые слова, но тут огненная змея настигла его, обвила множество раз, свалила наземь. Окровавленная дайкатана, вертясь, пролетела через водопад и исчезла в жерле пещеры.
Варнаве показалось, что его опутали языки огня, невыносимый жар прожигал до костей. Свалившее его оружие обладало могучей магией. Он был не в состоянии пошевелиться, горизонт сократился до ближних камешков, лежал на боку и рассматривал приближающиеся к нему слегка испачканные, но изящные ступни в легких сандалиях из тесненной кожи. Выше щиколотки он не видел, пока одна из стоп не перевернула его на спину.
— Да, Орион, это Всесильная цепь.
Кусари стояла над ним, поставив на его грудь дерзко выставленную из разреза хитона стройную ногу. Он поднял глаза выше и увидел белоснежную грудь совершенной формы — хитон соскользнул с ее плеча. Она не смотрела на него. Ощущение близости ее тела и переполняющей ее холодной ярости взволновали его. Но от этого прибывало не плотское возбуждение, а ненависть, которая хуже похоти. Он впал в мучительное сомнамбулическое состояние, забыв о кричащих ожогах по всему телу, рвущей боли в раненой руке. Вновь попытался выпустить из души молитву, но она словно бы застыла на грани между ним и космосом и не смела претвориться в слова. В отчаянии закатил глаза. Прямо над ним в мутной мгле наступающего над Поднебесной утра исчезала по-прежнему безутешная Ткачиха.
— Радуйся, муж мой, — прозвенел над ним беспощадный голос.
Его сдавленный стон утонул в возбужденном лае псов Дикой охоты дивы Дианы.
В Шамбале: «Да, отец»
— Орион здесь, отец.
— Не люблю, когда ты так его называешь.
— Я не могу иначе. У нас всех слишком много имен. Но для меня он Орион.
— Не истинное имя.
— Мне все равно. Я ненавижу то, которое он сейчас носит.
— Ты все еще любишь его.
— А ты ревнуешь. Оставь. Я не люблю его, но не люблю и тебя.
— Ты глупая высокомерная девчонка! Я твой отец!.. Впрочем, это не имеет значения. Ты все равно моя.
