вырывалась, но в конце концов вынуждена была сбежать на свою половину кровати.
— Ты ужасный человек! Не смей сюда ползти! — сквозь смех кричала она. — Иди к себе. Я серьезно.
— Ладно уж, — пробурчал Алек. Его глаза весело поблескивали, пока он наблюдал, как Бекки скользнула под легкое покрывало и вытянулась на кровати. — Спокойной ночи, принцесса.
В ответ Бекки послала ему воздушный поцелуй.
Глава 10
На самом деле глаза у нее не совсем фиалковые. Они бывали разных оттенков синего с ободками цвета морской волны вокруг радужек и крошечными искорками белого, но лучи мягкого оттенка лаванды, исходящие из огромных черных зрачков, делали их поистине уникальными.
Все эти подробности постоянно занимали Алека, пока дни шли за днями. Такие тонкости казались ему сейчас очень важными. Он изучал Бекки, почти как натуралист или как бесконечно очарованный любовник. Или как ученый, вдруг обнаруживший невиданный ранее экземпляр.
Что касается цвета ее завораживающих глаз, то он обнаружил этот конкретный факт своей науки о Бекки одним солнечным днем, когда ему случилось сорвать ветку морской лаванды и заправить ее за ухо возлюбленной. Бекки в это время лежала головой у него на коленях и читала вслух сенсационный готический роман, изображая голосом всех героев подряд.
Сначала он щекотал этой веткой ее подбородок, пока Бекки не смахнула его руку, тогда Алек со смехом использовал нежный цветок для украшения ее черных волос — вот и еще одна богатая тема для размышлений. Густые и шелковистые, при влажности сильно завиваются, быстро растут, идеально подходят к цвету ее бровей и ресниц; Алек мог закрыть глаза и представить лицо Бекки во всех подробностях. Слышал ее смех даже во сне.
С капитаном всех лондонских повес происходило нечто странное.
Фактически эти две недели явились самым длительным сроком, который Алек когда-либо проводил с одной женщиной. Ему нравилось говорить в своей обычной легкой манере, что он влюбляется в женщин и бросает их не реже, чем Красавчик Браммель менял белье. Но со всеми его прежними пассиями дело обстояло совсем иначе, чем с Бекки.
Алек никогда не встречал столько достоинств в одной женщине, столько сокровищ: доброта, мужество, рассудительность, юмор, ум, душевное тепло, буйная чувственность. Он даже научился восхищаться ее случайными вспышками упрямства.
Его приводила в недоумение ее страсть к независимости, а отсутствие в ней доверия к окружающим лишь увеличивало его стремление защитить девушку, но более всего ему хотелось оказаться достойным ее веры в него самого.
Приглашения на летние брайтонские развлечения поступали на виллу широким потоком, но Алек большинство из них отклонял, считая, что слишком занят добыванием пяти тысяч на дом для Бекки. Но правда состояла в том, что балы, рауты, приемы не привлекали его, если он мог побыть дома наедине со своей дорогой пленницей. К тому же неразумно было надолго оставлять ее в одиночестве, полагал Алек, особенно если учесть всю неуверенность Бекки относительно своего будущего.
Они вместе проводили ленивые, пронизанные солнцем дни и теплые звездные ночи. Куркова в Брайтоне еще не было, и Алек для разнообразия позволял себе выводить Бекки на прогулки, но все же они избегали попадаться на глаза людям из общества. Не было сомнений, что если бы кто-нибудь увидел, как Алек Найт сопровождает молодую леди, сплетни об этом тут же разлетелись бы по городу. Чем меньше будет известно о Бекки во внешнем мире, тем лучше для ее безопасности.
В Брайтон приехали его друзья, но Алек скрыл присутствие на вилле Ребекки даже от них. Знал, что они не поймут. Они заявляли, что в последнее время он вел себя крайне эксцентрично, но, слава Богу, хотя бы кончился этот его сплин. Да, возможно, впервые за тридцать один год Алек был по-настоящему счастлив — был самим собой, и ему ничто не угрожало.
Каждый вечер Алек отправлялся в клуб или в один из известных ему игорных домов, где шла честная игра, и возвращался домой с выигрышем, за который его щедро вознаграждали. Их любовные отношения не прерывались почти ни на один день, такие же яркие и новые, как и в первый раз. Леди пристрастилась к этим играм почти так же, как Алек, а он находил, что не может перед ней устоять.
Иногда, когда в глазах Бекки вспыхивали тлеющие огоньки, когда ее губы изгибались в особенно чувственной улыбке, когда она проходила перед Алеком такой невинной и такой соблазнительной походкой, он словно бы слышал зов ее тела, такой понятный его мужской сути: «Коснись меня! Возьми меня! Люби!». Она хотела бы отдаваться ему по-настоящему, но больше всего нуждалась в его любви. Алек видел это в ее прекрасных глазах. Она понимала и ждала. Алек сопротивлялся соблазну, почти не понимая зачем, но все же как-то умудрялся сдерживаться, хотя сил порой не хватало.
Они с Бекки следили, как растет сумма выигрыша — тысяча, две, три. Алек молчал, но в глубине души испытывал облегчение, что его план, такой невероятный, начинает осуществляться.
Время шло, как ему и положено, мир продолжал вращаться.
Однажды Алек получил приглашение, на которое сразу ответил согласием, — приглашение на бал графини Ливен. Жена русского посла приложила все усилия, чтобы ее великолепный соотечественник имел успех в свете, а потому Курков обязательно должен был присутствовать. Алек планировал непременно получить все пять тысяч к вечеру бала. Он решил пока оставить мысль отомстить князю, а вместо этого старался очаровать русского аристократа так, чтобы тот считал его чуть ли не братом. Тогда Алек сможет убедить князя продать ему Толбот-Холл.
Все это время Алек внимательно просматривал лондонские газеты в поисках сообщения о двух мертвых казаках, обнаруженных в конюшнях. Если его разыскивали служители закона, он желал знать об этом заранее, но в конце концов пришел к заключению, что Курков решил утаить эту историю, особенно если учесть, что в ней замешан сам князь. Ни слова об этом происшествии не было ни в «Тайме», ни в «Пост», ни даже в скандальных желтых листках, где всегда известно обо всех и обо всем — они служили надежными дельфийскими оракулами и анонимными доносчиками.
В начале третьей недели их пребывания в Брайтоне (у них уже скопилось четыре тысячи фунтов) дворецкий Уолш переслал Алеку письмо, которое пришло для него в Найт-Хаус.
Письмо было от Роберта и извещало Алека, что Бел благополучно разрешилась здоровой девочкой.
Заслышав его радостный вопль, прибежала Бекки.
— Алек, что случилось? — вскричала она.
Он рассказал ей и вдруг ощутил внезапный приступ тоски по своей родне.
— Роберт пишет, что и невестка, и ребенок чувствуют себя хорошо. Господи, Роберт должен быть на седьмом небе — дочь!
Бекки радовалась вместе с ним.
— Как чудесно! Как они ее назовут?
— Леди Кэтрин Пенелопа Найт. Не могу поверить! — бормотал Алек, глядя прямо перед собой. — Еще один ребенок! Племянница. Наконец у маленькой Пиппы будет кузина, а то одни мальчишки!
— Должно быть, ты очень за них счастлив. — Бекки обняла Алека и, словно прочитав его мысли, добавила: — Не волнуйся, дорогой, я уверена, ты скоро всех их увидишь.
И тут Алек сделал для себя поразительное открытие. Он даже не посмел сформулировать его вслух. Может, он рехнулся, но как здорово будет когда-нибудь оказаться отцом, а не только дядей Алеком, любимым товарищем для игр, забавой и прекрасным гимнастическим снарядом для всех детей Найтов.
«Господи Боже мой, — вздрогнув, подумал Алек с испугом и предвкушением. — Что сотворила со мной эта девушка!»
— Что-то не так? — с тревогой спросила Бекки и, нахмурившись, отстранилась, когда почувствовала его дрожь.
Ответ надо было обдумать, но постепенно мысли его прояснились.
— Нет, ничего, — прошептал он и, глядя в эти восхитительные глаза, он взял ее лицо в ладони и поцеловал с особой страстью. Сумасшедший ли, перепуганный, готовый к этому или растерянный, но Алек вдруг осознал, что по-настоящему влюбился.
Его рука почти зажила, и Алек вернулся к своим обычным занятиям — вернулся к спорту с лучшим брайтонским инструктором фехтования и любимцем всей золотой молодежи — местным тренером по боксу.
