раза стукнуть и сказать: «Пастух вернулся к овцам». Это пароль. Желаю успеха!
Козырнув, полковник повернулся и пошел прочь.
«Вот плоды дрессировки: моя судьба ему уже безразлична… Если я вовсе лишусь этого проклятого мундира, он расстреляет меня без малейшего чувства жалости».
Иосиф вышел из складского помещения.
Окутало море света. На глаза невольно навернулись слезы: «Грязно и гадко живет человек в таком прекрасном мире…»
Не сразу, но все же Иосиф узнал местность: это был край той же самой пустыни, которой он шел несколько дней назад.
Унылые песчаные холмы, пучки светлых колючек, вдали — забор и кое-как сколоченная проходная, откуда Иосиф прямиком угодил в тюрьму.
8
Иосиф шел проселочной дорогой. Вокруг была тишина и безлюдное пространство. Изредка попадались поля. Издалека они казались ровными и хорошо возделанными.
Он шел и думал о том, что за дни скитаний узнал многое о стране, но не узнал ничего такого, что помогло бы сблизиться с ее жителями. Как и в первый день, они повсюду сторонились его, общаться с ними можно было только через советников, подвизавшихся в каждом учреждении, в каждой деревне.
Люди называли свою страну Прогрессиния. Это было новое название, прежнего никто не помнил или боялся вспомнить: за прежнее название четвертовали.
Иосифа поражало, что люди как бы совершенно не обращали внимания на свою жалкую долю.
— Это понятно, — сказал ему за чаепитием сельский советник, которому он представился инспектором налогового управления, показав купленный документ. — Аборигены вымирают и перед смертью, понятно, переживают некоторое безразличие.
— Вы слишком неосторожны, коллега, — упрекнул Иосиф, — это цинизм.
— Это же между нами, — усмехнулся советник. — Не бойтесь, они уже не возродятся, они сломлены: не хотят ни свободы, ни благосостояния. И в моей деревне, например, даже не помышляют о борьбе. Я ввел такую философию: что ни случается, все к лучшему. И они утешились.
Разговор шел в сельской чайной, где чай выдавался по талонам. Иосиф подозвал человека, который мыл пол:
— Как называется народ Прогрессинии?
— Не знаю. Не интересуюсь. Слава королю, мы себя уже и за народ не считаем, преодолели предрассудки каменного века. Мы готовы слиться с любым племенем, о котором нам скажут: «Вот ваши братья…»
Сельский советник выслушал ответ с явным удовольствием.
— Спросите его насчет культуры. Это один из самых сознательных пролетариев.
Иосиф повернулся к человеку.
— А была ли прежде у вас культура?
— Прежде никакой культуры не было. Нигде не было. Культура зародилась с началом деятельности советников!
— Н-да… А вот книги, песни, сказки? Это как?
— Придумано участниками кружков художественной самодеятельности. Но после советников!
— Выдержанный член нашего потребительского кооператива, — похвалил советник. — В моем округе все — выдержанные. Ради выдержанности не пожалеют ни отца, ни матери. Большой порыв. Правда, когда напиваются, колошматят друг друга чем попало — наносят нежелательный ущерб качеству рабочей силы.
— А чего они хотят?
— Сытной еды и справедливости распорядителя работ. Это их мечта… Еще любят страдать. Я не возбраняю: ведь что-то и любить надо… Они много чего любят. Дождь любят — пьют дождевую воду. Сладкая, говорят. Кино любят. Построишь их в колонну по два и ведешь на фильм «Про невидимок». Или на этот — «Про чертей». Знают оба фильма наизусть.
— А что, у вас других фильмов не крутят?
— Зачем? Аборигенам неизвестно, что существуют другие фильмы…
Такие вот странности встречались повсюду, где побывал Иосиф.
В другой деревне сельский советник похвалился:
— Мы близки к идеалу: люди у нас заняты постоянно или производительным трудом, или написанием соображений о производительном труде. Мы даже публикуем рукописный журнал «Вестник вдохновенного труда».
— Каждый может написать что хочет?
— Нет, конечно. Только что-нибудь правильное.
— А неправильное?
— Такого автора мы направляем к психиатру, это наш человек. Он накладывает дополнительный налог и повышает его, пока автор упорствует. Таким образом все подготавливаются для демократического восприятия демократического порядка. Каждый абориген должен приучиться к мысли, что без демократии он не способен ни жить, ни дышать, ни помнить…
Иосиф выразил притворный восторг остроумным изобретением.
— Я практикую и другие существенные методы, — оживился советник. — Поощряю в населенцах разноязычие и диалекты. Тогда они чувствуют не одинаково, а различно. И конфликтуют. Очень удобно. Какие-нибудь азуги идут войной на зуганов, трезоры — на полканов… В первые годы культурной революции, когда мы не владели еще всеми руководящими должностями, мы заставляли оценивать ум в зависимости от должности. Теперь мы управляем талонами. На покупку крупы. На посещение душевой. Чуть что, грозим: «Отнимем!» Ну, они все в дрожи. Каждый хочет, чтобы ему дали талон, а это в наших руках. Отсюда непререкаемый авторитет… Стыда уже ни в ком не осталось, а где нет стыда, не бывает такой опасной ереси, как совесть. Из бессовестных же можно вить любые веревки…
— Чтобы добиться этих целей, нужен план, — Иосиф продолжал играть свою роль.
— Разумеется, — кивнул сельский советник. — Мы и действуем строго по единому плану. Не отступаем от него. Управление массами — хитрая наука… Чем больше хаоса и беспорядка, тем сильнее уповает население на защиту власти, тем предрасположеннее оно к железной диктатуре. Вы же знаете: демократия — это когда есть хороший кнут. Для жирной рыбы нужен острый маринад… Ну, а вообще идеальным было бы, если бы мы могли подключать на ночь мозги каждого аборигена к специальной аналитической сети. Представляете, машина контролирует, выдает ордеры на арест. Да это население через два поколения полностью утратит бесполезный для него разум, произойдет величайшая победа просвещения! Даже свобода плакать — все-таки свобода. А вот когда мы запретим даже это — будем бить и не позволим плакать, — тогда мы получим самый перспективный биологический материал! Тогда ты их насилуй, а они просят прощения, ты их жги, а они требуют огня посильнее, — вот оно, идеальное для нас мироустройство!..
«Неужели негодяи уже убили этот несчастный народ?..»
Иосиф знал, что не отступит, не бросит в беде людей, которые не могли уже отвечать за собственные пороки.
«Посмотрим-посмотрим», — упрямо повторял он, удивляясь, что все так пустынно вокруг.
Но вот он услыхал стук топоров: одна из пальм впереди рухнула, перегородив дорогу.
Иосиф приблизился к срубленной пальме. Там толпились уже худые, загорелые крестьяне. В поломанных стеблях мелькнули зеленые кокосовые орехи.
— Зачем же вы погубили пальму? — удивился Иосиф. — Столько плодов! Столько необходимой пищи! Да и заработки… Час назад я спросил в придорожной лавке, мне сказали, что весь урожай кокосовых орехов пошел на экспорт.
— Возможно, ты прав, — нахмурясь, ответил один из крестьян, по-видимому, старший группы. — Но у нас есть указание расчистить дорогу ради ее расширения в завтрашний день.
— Зачем же расширять дорогу, которой пока никто не пользуется?
— Ею будут пользоваться. Может быть, даже иностранные туристы, — выкрикнул какой-то мальчуган,
