все время стоит банда лукавых посредников.
Доктор Шубов постучал ножом о вилку, глянув туда, где пела новая певичка.
— Ты пойдешь дальше меня, — сказал он. — Так и должно быть, если учатся всерьез. Беда, что нас всерьез не учили, делая прислужниками ничтожных знаний, тогда как мы имеем право быть их полными хозяевами… Ничто не оправдывает людей. Во всякое время они в состоянии открывать и защищать правду…
Появился официант с подносом. Ловко расставил кушанья, пожелал приятного аппетита и… вдруг Иосиф увидел, что это никакой не официант, а все тот же «князь тьмы».
— Ты понял? — подмигнув, сказал доктор, когда он отошел. — Не притрагивайся к пище, давай выбираться отсюда. Сначала ты, потом я…
Иосиф встал и пошел к выходу. Он был еще в коридоре, когда в зале поднялась суматоха: завизжали женщины, хлопнуло несколько револьверных выстрелов, зазвенела разбитая посуда.
— Шнель, шнель, майн либер Аугустин! — прокричал доктор Шубов, пробегая со своей тростью под мышкой. — Филистеры никогда не уразумеют, зачем к их рогам привязывают веревки!..
Волосатые руки настигли Иосифа на улице, где пахло дождем, печеным хлебом и гиацинтами, выставленными в горшках на чугунную решетку балкона в доме напротив.
Он беспокоился о докторе, которого окружила толпа разъяренных мужчин в черных фраках. Выставив кулаки, они подступали к доктору, а он, беспечно смеясь, защищался тростью. Но вот подбежали полицейские с овчаркой. Оскалив пасть, овчарка бросилась на доктора, но он сунул ей трость в зубы, взмахнул руками и — взмыл в воздух, все выше и выше. Облик его, теряя очертания, превратился в сгусток дыма, дым медленно рассеивался, а толпа все стояла разинув рот, и овчарка бегала среди толпы, держа в зубах коричневую трость…
— По-видимому, это был обыкновенный шарлатан! — сказал прохожий в котелке другому прохожему, пузатому господину в бакенбардах. — Я наблюдаю зрелище уже шесть минут с четвертью. — Он щелкнул крышкой серебряных часов и спрятал их в карман жилета.
Иосиф засмеялся. Не глупые суждения поразили его, — открытие, что он бессмертен. Что отныне он может жить в любом веке, в любом литературном или музыкальном сочинении, в любом чувстве, в любой картине природы, оставаясь жить посреди своего времени, исполняя его долги. «Знающий истину — вечен, сколько бы лет ни прожил. Печатью небес отмечен, он в век обращаться может…»
Его куда-то тащили. Но он не боялся. Какую беду могли причинить ему, защищенному энергетическим полем истины?
С нарастающим грохотом приближался экипаж. Лошади, кося глазами, мчались, будто испуганные бесом. Взмахнули руки — швырнули связанного Иосифа на мокрый булыжник. Над ним мелькнул круп вороного коня, поднятое копыто нацелилось в грудь, огромное колесо с железными ободьями пришлось как раз поперек туловища…
13
— Разве можно спокойно жить, когда все пространство судьбы ограничено домом, двором, деревней, районом или даже эпохой? — усмехнувшись, сказал доктор Шубов. — Человек приходит в мир для того, чтобы успеть прожить жизнь всего человечества. Непосильная задача? Ничуть не бывало. Культура человечества существует не ради книг или театров, не ради музеев или выставочных залов. Культура существует только для того, чтобы наполнить душу человека светом эпох, потому что ведь и тьма эпох, сгущаясь все плотнее, сопровождает каждый шаг его жизни. Может быть, ты никогда не подумаешь об авторе прекрасной книги как о человеке из крови и нервов, из боли и тоски, но если ты почувствуешь своим сердцем то же, что чувствовал и он, ты воздашь должное его искусству: поднимешься над обыденностью, увидишь дальше и поймешь больше… Любой талант — это умение ограничивать желанное ради необходимого.
— Это все сказка.
— А жизнь и есть сказка, Иосиф. Людям не позволяют жить полнокровной жизнью, и потому они не примечают этой сказки. Посуди: тысячелетия дикого насилия, постоянной нищеты и невежества. Из-за чего? Из-за того, что иные из двуногих хотят бездельничать, стало быть, сосать чужие соки… Как-то я отправился в XXX век, все было настолько интересным, и я так подружился с тамошними существами, что один из них пожелал сопровождать меня обратно. Он выдержал лишь несколько дней. «Какой-то мошенник надел на голову корзину и, объявив себя посланником бога, заставил работать на себя и свою „команду“ остальных людей, заменил корзину золотом и стал передавать золотую шапку-горшок по наследству, именуя это короной и утверждая, что повиновение коронованным предписали небесные силы. Какая пошлость, какое невежество!» Впрочем, еще большее невежество наш потомок находил в том, что всякие шайки успешно дурачат людей, используя уже не корзины на голове, а микрофоны и телеэкраны, присваивают себе пышные титулы, при помощи лжи, лести, насилия и подкупов захватывают богатства и власть, принадлежащие народу, и при этом славят самих себя как самых мудрых и самых справедливых. «Насилие и нищета царят у вас, — говорил человек из будущего. — Именно поэтому люди и не могут организовать справедливую жизнь».
— Доктор, — с мольбою в голосе сказал Иосиф, — не могли бы вы помочь мне побывать в том будущем?
— Пока тебе рано отправляться в столь рискованные путешествия: у тебя и знаний маловато, и духовный мир твой слишком груб и неотесан, слишком примитивен и однозначен… Если бы несколько человек совершили хронофонный контакт с каким-либо отрезком будущего, каждый из них увидел бы одно и то же совершенно иначе. Дело в том, что оно каждый раз выстраивается, опираясь на фактический духовный потенциал человека.
— Стало быть, мы не видим общего будущего, мы видим как бы свое собственное будущее? — предположил Иосиф.
— Не совсем так, — сказал доктор. — Но близко к истине. Действительно, наше фактическое будущее мы могли бы предугадать и «прощупать», если бы все были совершенны… Впрочем, и в том будущем, которое ты можешь увидеть самостоятельно, многие черты достоверны, поскольку твой духовный потенциал связан с духовным потенциалом человечества, а он несет в себе частицы совершенства.
Иосиф стал упрашивать доктора помочь хоть одним глазком взглянуть на далекое будущее.
— Вы же сами сказали, ничто так не обогащает личность, как погружения в хронофонное пространство, то есть блуждания по векам и странам. Только тот по-настоящему понимает современность, кто понимает прошлое и видит грядущее.
— Справедливо. И есть много приемов, позволяющих человеку дозировать погружения в океан времени. Ты этим искусством пока не владеешь, можешь соскочить с орбиты и тогда навредишь себе. Как в прошлом есть мрачные, трудно доступные для непосвященных хронофонные уровни, так и в будущем…
И все же Иосиф упросил испытать его на выдержку и твердость духа.
— Смотри же, не пожалей после, — доктор усадил Иосифа в кресло, велел закрыть глаза, достал свою таинственную книгу и принялся ее читать.
Сначала речь доктора журчала монотонным ручьем, более усыпляя, нежели возбуждая интерес, затем появилось какое-то необычное слово (позднее Иосиф никак не мог припомнить его); повторяясь в связи с другими словами, оно заставляло светиться всеми гранями одну большую мысль. Мысль эта приблизительно была такой: «Самое ценное — то, что человек находит внутри себя, — это отпечаток всей бесконечности земной жизни, след предков, пройдя по которому только и возможно постичь действительную, подлинную жизнь».
Мысль ускользала, порождая тревогу, тревога росла, Иосиф ощущал себя будто в гигантском черном тоннеле; где-то далеко впереди что-то светилось… И вдруг Иосиф почувствовал, что его больше нет, что он лишился вовсе всякого веса — подобно блуждающей пылинке, попал в световой луч, и давление света понесло куда-то, где был выход из тоннеля…
В этот как раз момент Иосиф обязан был (так требовал доктор Шубов) вывести себя из состояния духовной аннигиляции, но сил не хватало, даже слабый поток света увлекал его — все быстрее и быстрее. Так продолжалось до тех пор, пока не последовал удар и внезапная остановка.
Иосиф догадался, что умирает, и, может быть, только эта догадка спасла его, потому что он застонал…
