Наоборот, великой казалась Ан-Сенену неподвижная суша, простиравшаяся за Гайдамакской бухтой на запад, великими казались скалы, хребты, сопки, сплошь покрытые мелким дубовым кустарником: вечно шумел он, вечно бряцал жесткими листьями, точно железный.
Океан же часто бывал тихим, и тогда можно было слышать, как над прибрежным песком летают осы, привлеченные запахом рыбы. Но даже в слабом движении громоздил он камни на камни и выбрасывал на берег каракатиц, которых Ан-Сенен, как все корейцы, любил и в сыром и в сушеном виде.
И уходить от океана Ан-Сенен никуда не хотел.
Ан-Сенен считал, что если человек стал коммунистом и колхозником и если на его фанзе рукою сына написано: «Здесь живет ударник Ан-Сенен», то человек этот должен трудиться больше других. И Ан-Сенен трудился и был доволен: купил швейную машину, завел черного корейского поросенка и вместо бумаги вставил в окна своей фанзы стекло.
Неудачи его начались с того момента, когда однажды на торжественном собрании ударников было решено, что Ан-Сенен, человек уже пожилой, много и хорошо поработавший для колхоза, должен отдохнуть, полечиться и что нужно его отправить на курорт.
А между тем Ан-Сенен был здоров, коренаст, настоящий силач, со смуглым грубым лицом и красными руками.
Хотя в душе он был бы рад, если бы его никуда не посылали, — начинался лов ментуя, — но все же не посмел отказаться от награды. Ан-Сенен говорил правду лишь тогда, когда о ней спрашивали.
Он собрался в дорогу: взял с собой в мешок сушеной рыбы, пампушек из пшеничной муки и сунул за пазуху несколько головок чесноку.
Во Владивостоке в союзе дали ему путевку в Кисловодск, пятьсот рублей денег и, так как он не знал русского языка, послали телеграмму в Москву, в Колхозцентр — встретить корейца Ан-Сенена, который едет к ним в поезде номер сорок два.
И Ан-Сенен поехал. Он не был любопытен и редко выглядывал в окно.
Он проехал сопки, покрытые лиственницами, — они уж начинали желтеть, — проехал горы, леса, степи…
А страна все тянулась на запад.
Как бы ни были крепки стальные колеса, разве могут они прокатиться из конца в конец по этой стране?
И Ан-Сенен не удивился, когда его вагон под Омском отцепили, починили и прицепили к другому поезду, ничем не отличавшемуся от номера сорок два.
Но и после этого Ан-Сенен ехал еще трое суток и приехал в Москву ночью.
Его никто не встретил.
Ан-Сенен встревожился. Людей было много, речь их непонятна, и по звездам никак нельзя было узнать, в какую сторону идти.
Ан-Сенен сунул руку в карман, где лежали адреса, документы и деньги, но ничего там не нашел.
Он закричал, зашатался и опустился на каменные ступени вокзала.
Тут Ан-Сенен просидел до утра.
Он обшарил все карманы, прощупал каждую складку одежды. Только за пазухой, где хранилось самое дорогое, он нашел свой партийный билет. В кармане он обнаружил завалявшуюся головку чесноку.
Чеснок он съел, а партийный билет запрятал поглубже и подумал:
«Дорога была длинная, как жизнь, а в жизни чего не случается?..»
Утром Ан-Сенен вслед за толпою вышел на площадь и влез в трамвай. Его привезли на другой вокзал. Он заплатил еще десять копеек, и его снова привезли на то самое место, откуда он выехал.
Так Ан-Сенен целый день ездил, а вечером ходил по городу пешком. Прохожие не понимали его. Дома проходили мимо, как освещенные корабли, и даже небо озарялось не звездами, а земными огнями фонарей. Ничто не напоминало Ан-Сенену океана, только гудки автомобилей казались похожими на крики болотных птиц.
Растерянно осматриваясь по сторонам, он вдруг увидел знакомое лицо. Оно глядело на него с плаката.
Ан-Сенен остановился. Сколько раз и на своем берегу видел он это лицо: на картинках, которые с таким искусством рисует тушью его сын Ли-Хибон, на тетрадках, по которым учится его дочь Су-Нок. Оно было близко его сердцу.
И Ан-Сенен тихо сказал:
— Ай, ай, друг мой, видишь, что случилось со старым Ан-Сененом? Разве я болен или разве я мало рыбы ловил? Тебе одному я могу сказать правду: не хотелось мне ехать на курорт.
Ан-Сенена потянуло домой. Он решил во что бы то ни стало уехать. Но как это сделать?
И долго стоял перед плакатом Ан-Сенен, и никто не подумал бы, что этот похожий на татарина старик в тяжелых рыбацких сапогах советуется со своим другом.
Ан-Сенен вернулся на вокзал. У билетной кассы в очереди он встретил неожиданно корейца.
Он обрадовался ему, хотя ни светлая шляпа, ни дорогая обувь, ни сам кореец в очках Ан-Сенену не понравился.
Он спросил, как его зовут, где он родился, куда едет и давно ли живет на свете.
Кореец ответил, что зовут его Хань-Дыби, едет он домой, во Владивосток, а родился в провинции Цюнь-Цион-до и живет недолго, но жизнь знает, так как имеет уже собственную парикмахерскую во Владивостоке, на Семеновском базаре.
— Если ты знаешь жизнь, — сказал Ан-Сенен, — то должен дать мне триста рублей, чтобы я мог доехать до дому.
И он рассказал Хань-Дыби все. Хань-Дыби выслушал его и спросил:
— В таком случае, что же ты можешь дать мне в залог под триста рублей?
Ан-Сенен нахмурился.
— Ты видишь — я не взял с собой никаких вещей. Тебе вернут твои деньги, как только мы приедем во Владивосток. Там в союзе каждый знает шкипера Ан-Сенена.
— Но я тебя не знаю, — ответил Хань-Дыби и отвернулся.
Тогда Ан-Сенен предложил свои сапоги.
— Что же, ты поедешь босиком? — сказал с усмешкой Хань-Дыби.
— Ты слишком добр, мой сын, — ответил Ан-Сенен. — Но у меня больше ничего нет, кроме партийного билета.
И он показал ему свой билет.
Хань-Дыби осмотрел его со всех сторон и сказал:
— Под него я дам тебе триста рублей.
Но Ан-Сенен схватил его за руку.
— Нет, — сказал он решительно.
— Как хочешь, старик, — ответил Хань-Дыби, — вот тебе твой билет и оставайся с богом.
Хань-Дыби подошел к кассе.
Ан-Сенен печально посмотрел на него и жалобно крикнул:
— Возьми лучше мои сапоги! Они на резиновой подошве. В них никогда не промочишь ног!..
Но Хань-Дыби уж его не слушал…
Прошла еще одна ночь и еще день.
Лицо Ан-Сенена пожелтело, осунулось.
Ан-Сенен не ходил уже в город, а только бродил по вокзалу.
Огромны были каменные залы, но спать было негде, и вечно в них, как в морской раковине, стоял шум.
Ан-Сенен пил кипяченую воду из бака и дрожал от голода. И каждый раз, когда мимо проходил человек в очках, Ан-Сенен вспоминал Хань-Дыби.
На третий день, утром, он увидел в углу, на скамейке, корейскую девушку. Она была в красном платке и держала под мышкой книгу.
Ан-Сенен подошел к ней.
Он не решался просить у нее денег, боясь, что и она потребует то, чего он не отдаст, даже если бы у
