Может быть, этот маленький чиновник в сапогах был и прав.
Все же, как я ни был голоден, но тужуркой своей дорожил сейчас больше, чем хлебом. Она была подбита ватином, и если плотно застегнуть ее на все пуговицы, то в ней можно было постоять на носу парохода, где ветер напоминал мне о севере, куда уносила нас река. Наконец я подстилал ее под спину, когда ложился спать на палубе, потому что собственные кости причиняли мне нестерпимую боль. Я складывал свою тужурку вдвое, а под голову клал книгу — «Детство» Максима Горького и «В людях».
Эту книгу я унес из библиотеки общества трезвости на углу Базарной улицы и Кривой.
Я должен признаться, что не книги заставили меня вчера в полдень переступить порог этой библиотеки. Кроме книг, там давали бесплатно еще кусок хлеба и кипяток.
Я попросил хлеба и взял книгу, первую, какую предложили мне.
Усевшись на скамье у окна, я раскрыл ее посередине. Потом начал читать с начала и, грызя хлеб, принадлежавший обществу трезвости, долго читал, заливаясь слезами.
«И я, и я прошел через это страшное детство. И я был теперь в людях».
И, поглядывая в окно на улицу, я не видел никого кругом.
Хлеб я съел, а книгу потихоньку унес, оставив у библиотекаря залог — свою сибирскую папаху из мягкой барнаульской овчины.
Это была хорошая папаха.
«Но зачем, — думал я, — нужна шапка человеку, которому все равно негде приклонить голову?»
И вот теперь я стоял на носу парохода без шапки и такой же голодный, как вчера, но с книгой, засунутой за ремень, свободно обнимавший мое исхудалое тело.
Я глядел на мелкие волны реки и слушал, как плескалась у борта вода. И все мне казалось, что я скоро умру.
Я отвернулся от блеска этой холодной реки и побрел по палубе, отыскивая себе свободное место.
Я нашел его и сел, прикрыв усталые веки рукой.
Но вскоре какой-то хруст, похожий на громкое скрипение снега, заставил меня снова открыть их. Двое пассажиров, сидевших напротив на скамье, завтракали: ели огурцы с хлебом. Один из них держал на коленях корзинку, сплетенную из лыка, где, кроме огурцов и хлеба, лежали еще соленая рыба, сало и несколько пучков черемши, без которой ни один таежный житель не решается отправиться в путь.
Это были старатели. Я узнал их не только по острому запаху черемши, но и по их одежде, очень просторной, сшитой из синей китайской дабы. Ножи, которыми они чистили огурцы, были тоже старательские, из тяжелой якутской стали, узкие и острые, как шила. Таким ножом можно заколоть оленя или одним взмахом распороть брюхо медведю, вставшему на дыбы.
Запах хлеба и сала заставил меня содрогнуться всем телом. От голода снова закружилась голова, и снова я закрыл глаза. Но запах еды от этого только усилился.
Я вскочил со скамьи, подошел к баку и напился холодной воды. Потом снова сел на свое место, глядя прямо в лица старателей.
«Неужели, — думал я, — они не предложат мне поесть?»
Но старатели продолжали громко грызть огурцы, не замечая моего взгляда.
Тогда я спросил их:
— Знаете ли вы Максима Горького?
Они удивились. Оба перестали есть и, подумав секунду, ответили:
— Слыхали, паря, как же.
— Ну то-то, — сказал я, строго посмотрев на их огурцы и хлеб. — А хотите, я вам прочту его книгу? Ничего, вы ешьте, а я вам буду читать.
И я начал читать. Голос мой порою затихал от слабости, и горло сжимали спазмы, но я долго читал им дивную повесть о великой судьбе и страданиях Алексея Пешкова.
Когда же я кончил и посмотрел вокруг, то удивился глубокой тишине и молчанию.
Старатели сидели задумавшись, опустив глаза и руки, и ножи их, с которыми они никогда не расставались, были тоже опущены вниз.
Молчали и другие пассажиры, слушавшие меня, молчал, задумавшись, и юркий человек, на которого давеча указал мне чиновник.
Старатели, наконец, подняли головы, и один из них, постарше, сказал мне:
— Друг, побереги эту книгу для нас.
— А куда вы едете? — спросил я.
— Куда все едут, — ответил он и показал в ту сторону, откуда наплывали на нас горы, холодный ветер и леса.
— Что вы будете делать?
— На рыбные промысла наймемся, а не то в тайгу подадимся, на прииска, золото рыть.
Я не знал ничего: ни как роют золото, ни как ловят рыбу — и сказал без всякой надежды:
— Не возьмете ли вы и меня с собой?
Старатель посмотрел на меня с недоверием: я был мал ростом и тощ. Но все же он потрогал пальцами мои мускулы, чтобы узнать, есть ли хоть какая-нибудь сила в руках.
Ее было очень мало.
Старатель вздохнул. Но, заглянув в мои голодные глаза и потом в книгу, лежавшую у меня на коленях, он молча протянул мне на острие ножа кусок сала и пододвинул корзину с хлебом.
— Прости, друг, — сказал он, — до того не догадался. А теперь ешь. Ешь хорошо, — повторил он. — и побереги эту книгу для нас. Будем вместе артелить.
И в эту ночь я лег на палубу сытый и был сыт на другой день и на третий. Я нашел в этих людях друзей, с которыми потом в тайге, в партизанских отрядах, провел счастливый год.
Но этой дорогой для меня книги мне не удалось сохранить.
Мы приехали на место дня через два, под вечер, и ночевали в городской ночлежке, стоявшей под горой, у самой реки. Даже с порога можно было слышать, как подмывает берег вода, как журчит она, стекая с камней и глины. И на полреки падала тень от горы.
В самой же ночлежке ничего не было слышно: так громко плакали дети, ютившиеся вместе с женщинами в дальнем углу.
Я лег на нары рядом со старателями и заснул, положив под голову книгу.
Проснулся я утром от холода. Тужурка, которой я вчера укрылся, моя прекрасная тужурка из дорогого сукна, валялась на полу возле нар. А книги не было. И нигде не было видно юркого человека с хитрыми глазами, ночевавшего рядом со мной.
До самого полудня вместе со старателями искал я эту книгу.
Мы ее не нашли. Но часто потом вспоминали о ней, где бы мы ни были: в гиляцких ли стойбищах или в тайге у костра, когда вокруг нас вставала ночь.
И один из старателей говорил:
— Вор-человек. На что польстился! Ведь душу из нас вынул.
А другой, постарше, отвечал:
— Что вор, то верно. А что польстился, — значит и ему она была нужна.
ПИСАТЕЛИ ПРИЕХАЛИ
ВАНЯ ВИНОГРАДОВ никогда не видел писателей. Поэтому, когда учительница сказала, что сегодня в шесть часов в Доме пионеров будут выступать приехавшие из Москвы писатели, Ваня крикнул на весь класс:
— Это артисты, наверное?
— Нет, — ответила учительница, — настоящие детские писатели, книжки которых вы читали. Это
